Роман моей жизни. Книга воспоминаний

Служба моя в Пролеткульте не требовала от меня утреннего пребывания в редакции. Что же касается Клавдии Ивановны, то она должна была являться ровно в десять часов. При большой дороговизне, и при невозможности купить что-нибудь, иногда, очень часто за отсутствием необходимого, деньги не являлись неотложно нужными. Более или менее, без них можно было обойтись. То, что у нас реквизировали в Московском банке десять тысяч, нас не огорчало. Но Клавдии Ивановне хотелось, во что бы ни стало, служить Республике и нести общественные обязанности… Наша домашняя экономика поэтому обменялась своими функциями в некоторой степени: жена уезжала с Черной Речки в Пролеткульт, а я спешил сделать кое-какую черную, домашнюю работу, в уверенности, к тому же, что после пяти часов мы вернемся, прихватив с собою какого-нибудь товарища и будем пить у себя чай и ужинать после скудного пролеткультского обеда. Это не избавляло Клавдию Ивановну однако от такой черной работы, к которой у меня не было привычки и в которой не было сноровки. Вечер она отдавала мелкой стирке и чистке своего костюма на следующий день. Прислуги у нас давно уже не было, а когда нас не бывало дома, то мы оставляли свой хуторок на произвол судьбы, и ни разу не случилось ни одной пропажи. Работал я в Пролеткульте через день, и через день в «Красном Огоньке», так, что обе работы друг другу, не мешали.

Я назвал пролеткультский обед скудным. Но его столовая, на первых порах, отличалась от всех других столовых обилием и некоторой даже изысканностью. Имелись большие запасы продуктов в упраздненном Благородном Собрании. Зато, как только истощились запасы, обеды стали хуже, и уже к половине восемнадцатого года можно было сколько-нибудь сносно пообедать в Пролеткульте за пятнадцать рублей, тогда как жалованья мы получали всего по пятисот рублей в месяц. Следует вспомнить, впрочем, что одно время и народные комиссары получали столько же, наравне с низшими служащими. Буржуазная публика среднего достатка, во всяком случае, валом валила в нашу столовую. Часто бывала, между прочим, у нас артистка Барятинская (Яворская)[607] и кисло улыбалась.

Иногда в Пролеткульт заглядывал молодой, с худощавым лицом интеллигентного рабочего, еще недавний политический каторжанин, товарищ Ионов. Он познакомился со мною, и первое впечатление от него было, что он, истинный любитель и знаток хороших книг. Он и носил всегда в кармане какой-нибудь умопомрачительный томик.

Наше издательство щеголяло великолепными бумагами, но нельзя, оказать, чтобы книги печатались со вкусом. Их однообразная обложка отличалась бедной прямолинейностью и в то же время отсутствием изящной простоты. Только-что выпущенная в свет поэма моя «Последний бой» встречена была юмористическим взглядом товарища Ионова.

— Советская книга должна будет, — сказал он, — манить к себе глаз читателя, прежде чем он доберется до содержания, которое тоже должно быть на высоте внешности книги. Смотрите, вот стихотворения Суинберна[608]: еще не прочитаешь, а книжка уже нравится, даже помимо популярности поэта — тянет к себе.

Товарищ Ионов заведывал «Издательством Петр. Совета Рабочих и Красноармейских Депутатов». Издательство только-что начиналось и существовало всего полгода. Тогда все было молодо. Он предложил мне издать мои стихотворения, выбрав из них такие, которые более отвечали бы времени. Книжка, под названием «Воскреснувшие сны», действительно, была издана превосходно. Затем предполагалось, что я возьму на себя обязанности комиссара Первой Государственной типографии. Но тут неожиданно постигло меня страшное горе.

Глава шестьдесят восьмая 1918–1920

Смерть Клавдии Ивановны. Наступление Юденича. Телеграмма товарища Зиновьева.

Был праздник. Радостно светило осеннее солнце. Наш сад еще не потерял листвы и играл всеми красками, начиная от янтарной и кончая темно-бурыми красными, предзимнего увядания. Мы сидели в столовой, бывшей нашей гостиной и приемной, и пили утренний чай. Клавдия Ивановна просматривала только-что полученные газеты.

— Что это за болезнь — испанка? — спросила она.

Я не мог ответить.

— Вообще войны порождают разные эпидемии, которые с течением времени, в зависимости от условий среды, видоизменяются, — начал я. — Когда я был в Галиции, там народ умирал от болезни, похожей на холеру, и, однако, врачи утверждали, что это не совсем холера. Эпидемия свирепствовала недалеко от тех мест, где были зарыты в общей могиле убитые, иногда по несколько тысяч человек. А что такое испанка, может-быть, тебе объяснит доктор, который вон идет.

В окно можно было увидеть нашего старого друга, редко пропускавшего наши воскресенья. Он сейчас же принял участие в чаепитии, с сахарином вместо сахара, но тоже не мот объяснить, что такое испанка.

На другой день местный врач Студенцов сообщил мне, встретивши на улице, что рядом с нами в доме богатого инженера умерла от испанки молодая цветущая девушка.