Роман Мумии. Жрица Изиды

На ней была только прозрачная, как облако, голубоватая туника, под которой стройные формы ее тела колебались как водоросль под зыбкой водой. Крылатое насекомое из берилла сверкало в ее черных волосах. Глаза ее, искрящиеся радостью, сверкали тем же блеском. Она низко поклонилась царице Помпеи, сложив обе руки. Две девушки, с флейтой и тамбурином, сидевшие в противоположных концах комнаты, заиграли, и Миррина начала танец пчелы под звуки музыки, напоминающей жужжание шмеля. Сначала она увидела пчелу вдали и делала движения рукой, как бы следя за линией ее прихотливого полета. Постепенно пчела приближалась к ней, она стала делать умоляющие жесты, склоняла голову и корпус то вперед, то назад. Но невидимая пчелка как будто спускавшаяся все ниже на глазах присутствующих, по-прежнему подлетала, к отчаянию Миррины. Наконец, она внезапно опустилась на танцовщицу, кружась с такой быстротой, что та была почти ослеплена. Пчела садилась ей то на грудь, то на руку, то на лицо. Но тщетно пыталась девушка поймать ее. Она улетала и возвращалась все с большей настойчивостью. И вдруг Миррина вскрикнула и сделала резкий пируэт, как будто злое насекомое ужалило ее. Тогда танцовщица, в безумном страхе, тяжело дыша, принялась кружиться с такой быстротой, что враги, казалось, то и дело вырывались и настигали друг друга. Миррина превратилась в крылатое существо, в женщину-пчелу. Вдруг она остановилась, неподвижная, прямая, как стрела. Торжественно, жестом греческой корзиноносицы, она сняла со своих волос запутавшуюся в них пчелу. Смиренно преклонив колена перед хозяйкой дома, она поднесла ей на раскрытой ладони берилловую пчелку.

Крик восторга вырвался из двенадцати грудей, и царица Помпеи воскликнула: „О, несравненная из танцовщиц, отныне я буду называть тебя не иначе, как божественной Мирриной!” И, отколов с тонкой пурпуровой ткани, облекавшей ее грудь, великолепную камею, она протянула ее любовнице грека, потом притянула к себе ее голову и крепко поцеловала в губы сияющую и почти обезумевшую от радости артистку.

Во время танца Гедония Метелла переводила то влажный, то пламенный взор с Омбриция на Криспа, так что и тот, и другой испытывали большое смущение. Между тем кружок молодых людей теснился вокруг Миррины, осыпая ее поздравлениями и похвалами: „Божественная Миррина, — говорил один из них, — твоих губ коснулись уста Гедонии Метеллы… Они обладают теперь волшебной властью… Подари мне один поцелуй… только один… Это принесет мне счастье у нашей царицы!” — „Нет, мне!” — говорил другой. „Мне, мне!” — „Всем!” — кричали они хором. Еще запыхавшаяся от танца, с влажной, разгоряченной шеей, Миррина смеялась, бросала отдельные слова, вскрикивала и фыркала среди группы мужчин, как взмыленная лошадь после быстрого бега. Она уже готова была уступить настояниям молодых безумцев, но строгий взгляд Симмия остановил ее, и, вся сияя, она подошла к нему.

Между тем три друга Гедонии, сенатор Лентул, поэт Флавул и пылкий Крисп, расположились перед своей богиней, все еще сидевшей посреди нимфеума, под купами зелени, возле тихо журчащего фонтана.

— Чтобы достойным образом завершить этот чудесный праздник, — сказал Флавул, — мы просим нашу волшебницу предсказать нам будущее.

— По глазам или по руке?

— И по глазам и по руке.

— Хорошо. Я начну с тебя, Лентул.

Взяв руку сенатора, она устремила свои большие глаза на печальные глаза магистрата.

— Радуйся, Лентул, — сказала она через минуту, — ты скоро будешь дуумвиром Помпеи.

Слова эти только омрачили седого магистрата. Он высвободил свою руку из рук гадальщицы и сказал:

— Вместо того, чтобы быть дуумвиром этого города весь остаток своей жизни, я предпочел бы быть один только день принцем братства Гедонии.

— Да ведь ты же был им в течение трех месяцев, — сказала она веселым тоном, — а ты знаешь, что я не люблю дважды награждать этим титулом одного и того же друга, каковы бы ни были его заслуги и достоинства. Но все равно… надейся… Гедония ничего не обещает, но дает все в один день… если этого захочет быстроногая Гора.

Подошел Флавул с умоляющим взглядом и горькой усмешкой, как будто бы он сам смеялся над собой и в сотый раз обращался с просьбой, не имея никакой надежды на ее исполнение. Гедония небрежно взяла его руку и искоса взглянула в беспокойные глаза плешивого кутилы.

— Что же мне предсказать тебе, злополучный поэт? Музы сердятся на тебя, потому что ты приносил слишком обильные жертвы Венере. Ну, хорошо, я открою тебе то, что читаю в твоих глазах. За прекрасные стихи, которые ты написал мне, ты получишь венок от Тита и бюст твой будет поставлен в его библиотеке.

Флавул смиренно поцеловал руку Гедонии и проговорил: