Роман о Лондоне

Чиновник покраснел. Он полагает, что, после заявления Репнина о его готовности хоть завтра возвратиться в Россию, тому не стоит даже пытаться ходатайствовать об американской визе. Что же касается его жены, он считает, что она может просить и всего вероятнее получит разрешение на постоянное жительство в Нью-Йорке. О каком-либо выселении ее из страны не может быть и речи. В присланных в консульство бумагах требуется лишь дать ответ на заявление о его въезде. Поскольку этот вопрос сам собой отпадает, решение о продолжении вида на жительство для его жены, о котором он упомянул, будет решаться на месте, а не здесь.

Если Репнин хочет способствовать делу жены, пусть оставит у них на несколько дней рекомендательные письма о нем польского Красного Креста, адмирала Трубриджа и письмо Сазонова. Они снимут фотокопии. На днях он их сможет получить обратно. Да пусть тем временем по-хорошему поразмыслит, не стоит ли все-таки попытаться похлопотать и о визе для себя. В Америке, конечно, он не остался бы без работы.

Это было последнее воспоминание о Лондоне, воскресшее в голове Репнина по дороге в Фоукстон. Приехал он туда абсолютно спокойным, было около полуночи.

Репнин вышел из вокзала с тяжелым рюкзаком на спине. Руки были влажными от возбуждения, но он решительно нырнул во мрак и быстро зашагал вдоль прибрежных парков, словно направляясь на танцы. В спускавшихся к морю аллеях стояла кромешная тьма. А днем или в светлые ночи отсюда бывает виден даже французский берег. В ту ночь нельзя было ничего различить и на расстоянии ста шагов.

Не переставая моросил дождик.

Никто не заметил человека с рюкзаком на спине, исчезнувшего в зелени, во мраке.

А когда утром небо очистилось, никому не пришло в голову спросить себя, каким образом одна из лодок возле купальни отвязалась и почему ее обнаружили в нескольких ярдах от берега, захлестанную волнами, которые усилились в то утро. Никто в Фоукстоне не слышал после полуночи выстрела да и газеты ни о чем не сообщили, хотя ветер и вода хорошо доносят звуки издалека. И в первые и последующие дни море не прибило к высокой, белой известковой скале какого-либо трупа, хотя всю осень и зиму волны нещадно колотились о берег.

Только на маяке, на вершине скалы, за парками, целую ночь трепетал огонек, словно звезда, мерцающая на земле.

Перевод Т. Поповой.