Роман о себе

Туя возится внизу, гремит канистрами. Денатурат, булькая, льется в раструб. Какая она ни деловитая, а обязательно обольет коленки. Перекатывая чугунные груди ее матери, вижу Тую на дорожке. Это она, бросив канистры, бежит ударять в колокол… Молодчина! Успела заметить полосу тумана, очень опасного для рыбаков, катящегося низко. Толкаю Грушу: «Совесть имей!» - и та, прямо с кровати, протягивает руку к стенке с аппаратурой и контактно-пусковыми часами. Включает наутофон. Воет сирена, Туя возвращается к своим канистрам. А Груша идет на кухню, чтоб меня подкрепить. Вот такой у них круговорот. Не помню, прожив на маяке почти две недели, чтоб кто-то из женщин сходил в поселок. Еду привезут Гриппа или Жан. Остальное на огороде или на тропе. Когда ворона начала таскать цыплят, показал Туе, какой я меткий стрелок. Взял ружье Жана и подстрелил нахальную ворону. Упала с кручи, посмотрели вниз: ворона плавала там, как рыба, кругами. Объяснил Туе: ружье - не карабин. Надо было зарядить пулей, понадеялся на картечь. Предложил ей сходить в поселок, в стрелковый тир. Не раз пытался под любым предлогом выманить Тую прогуляться в поселок. Хотелось постоять с ней в Усть-Орочах на мостках. Так и не уговорил! Далеко ходить…

Что еще осталось, о чем буду вспоминать?

Баня…

Мы в ней мылись с Грушей после нашего безобразия; и Туя пришла. До нее я закрыл дверь узлом из двух морских петель. Груша, рыжая, курносая, со своей большой славной грудью и походкой, как у чукчи, расхаживала туда-назад, подливая на камни из большой медной кружки. Она неплохо владела веником, но не била, а гладила. А если б ударила, то я бы к этому венику прилип. Видел то ее лобок, то ягодицы, когда она поворачивалась, - как раз на уровне лица. Лежа на полке, я чесал ей лобок или ягодицы пяткой, отчего Груша заходилась в смехе, как в икоте. Меня пробирал ужас от проделанной с ней работы. Вспоминал слова боцмана с «Тамги»: «Мне неважно, есть ли смысл в твоей работе. Главное, чтоб ты устал».

Я был как яблочный червь, вымокший в сладости.

Тут в чем судьба-злодейка? Туя красива, но ведь и Груша по-своему ничего! Она обиделась, когда я про нее сказал: «Морда в пуху и ж… в шерсти». Но если смотреть на ж… Груши, как я сейчас смотрю, то можно подумать, что другой такой нет. И будешь, должно быть, недалек от истины. По логике сравнения, если, допустим, ты не способен создать нечто вроде «усатой губки» маленькой княжны, то ты создаешь грандиозную задницу Груши. Явление безобразной красоты - не чудное мгновенье. Читатель вправе обижаться, не говоря о критике, приставленном к виску. Но ты служишь не им, а своей Герцогине.

- Вот как я вспотела! - произнесла Груша, радуясь, что мне угодила.

- Что ты мне такое говорила? - спрашиваю я. - Лень припоминать.

- Может, про собачку?

- Ну да. Про собачку… Какая ерунда!

- Почему, Бориска? Истинная правда.

Груша рассказывала в маячной башне, что тигр утащил в поселке собачку, оставив в целости застегнутый на шее ошейник.

- Может, он ей голову откусил?

- А голову видели?

- Только ошейник. И ни капли крови.

- Так что получается? Ты завела меня в какой-то тупик! И вывести не можешь…

Груша терялась, чувствовала себя виноватой. Я думал: «Что-то в этом есть. Надо у Гриппы спросить».

- Теперь про все вспомнил?

- Нет. Думай еще.

Я хотел развить в ней инстинкт мышления.

- Говорила тебе, отчего я забеременела?

- Что не было горячей воды.

- Точно! Истинная правда.

- Но это не то.

Тут Груша вспомнила:

- Я тебе говорила, что у Туи менструация?

- Да, расскажи.

- Как увидела, что у нее босые ноги красные, так и у меня началось. Представляешь, совпало?

Мне было приятно, что у них вместе началось. Груша сильно переживала, что я к ней опоздал. А я переживал, что поспешил к Туе. Они обе уже могли от меня забеременеть. В такой семье будет жить большой писатель и писать в своем доме, маячной башне. Подниматься каждое утро на смотровую площадку, в свой кабинет. Туда вел ход по винтовой лестнице, и уже с первой бойницы море, раскрываясь, захватывало даль. То какой-то пароход высунет мачту, то задрожат огоньки на ставниках. В душу мою лилось счастье от будущих картин, как Туин денатурат в раструб канистры. Услышал, как Туя задергала дверь и скоренько облачился в трусы. «Ё…ый стыд»! - вспомнил я гениальное ругательство Гриппы. Вошла моя королева, я был ее рыцарь, и с нами была служанка, мать королевы. Был славный вечер, Груша заплетала косы сиявшей чистотой Туе. Я смотрел на судно, которое шло в порт Ванино. Надо было его отгадать, а Груша с Туей за мной следили, переживая, что забыл название судна. Серое, мягкое, размытое туманом море, и какой пароход румынской постройки. Если не вспомню, то Туя меня ночью заест. Я не мог соврать, я должен сказать точно: «Азия», малый лес.

Как они обрадовались, что я отгадал!…