Роман о себе

Заметил в метели фигуру в зипуне, в шапке, как бы явившуюся из «Капитанской дочки», и, в соответствии с описанием Пушкина, шагнул «на незнакомый предмет, который тотчас и стал подвигаться мне навстречу».

- «Послушай, мужичок», - сказал я, - где я нахожусь? Помоги разобраться.

- Я женщина, - ответил «мужичок», расслышав только первые слова, высвобождая платок из-под шапки, а ухо из-под платка. - Утомилась, иду спать.

- А я выспался! Хочу пройти к остановке «Минскэкспо», - прокричал я ей в ухо.

- Никогда не слыхала об такой остановке, - попятилась она от моего крика.

- Как не слыхала? Ты что, деревенская?

- Я местная, - ответила она, обидевшись. - Из резиденции нашего Президента.

- Значит должна знать, если оттуда.

- Нет, не должна! Я сторожица. Отдежурила - и знать ничего не хочу… А куда тебе надо?

- В институт мовазнавства.

- Я и про такой не слыхала! Что-то мудронае ты говоришь.

Пока мы разговаривали, два троллейбуса, мешавшие мне, благополучно разъехались. Привык возле Свислочи смотреть под ноги, устремил глаза ввысь, на освещенные здания. Едва ли не напротив я различил тяжеловесный, не лишенный грациозности ансамбль Академии Наук… Ничего себе! Я стоял едва не в центре столицы. Вот где заблудился! Ничего особенного: не бывал здесь года три-четыре-пять. Сориентировавшись, распознал карликовый небоскреб института мовазнавства и показал сторожихе:

- А это что? Это ж и есть то же самое.

- Да я уж и сама вижу… Так это ж здание! Я тудой не хожу, я светофоров боюсь, - призналась она мне. - Склероз у меня на них: когда зеленый горит, я стою, когда красный - иду. Ну, я пошла.

- Извини, что задержал.

Мне стало стыдно за свои расспросы… Откуда догадаться сторожихе, что целое здание может занимать один институт языкознания? Я и сам недоумевал: где он мог отыскать деньги? Сейчас целые заводы бросают недостроенными, а тут понадобился к спеху институт. Раньше институт этот занимал несколько комнаток в Академии Наук. Отделившись же, перебрался в бетонный коровник, задвинутый в переулок и угадываемый с торца. Нижний этаж был отдан плодившимся сейчас во множестве кооперативным учрежденьицам с абракадабрными названиями. Там сновали приладившиеся к торговле, переодетые партийные бюрократы. Остальные этажи этого сооружения оглушали первобытной тишиной. Я метался, как в загоне, в длиннейших коридорах, оканчивавшихся тупиками. Только одного человека успел заметить, бегая по этажам. Низкий, лысоватый, в очках, с одутловатым лицом, в мятых поношенных штанах, он стоял у окна и курил. Едва до него добрался, как он, постояв, уже удалялся, двигаясь аморфными колебательными толчками вылезшего на свет червя. Бежать за ним я не стал.

В каких комнатах могли сидеть, эти несколько человек, именовавших себя «институтом»? Сколько их насчитывалось на сей день? Ведь они сами определяли свой трудовой режим. Могли они сидеть, скажем, на заседании в Доме литераторов? Вот и сидят там, на «Вечарыне» известного поэта Миколы Малявки или не менее «вядомага» прозаика Хведара Жички. А может, разъехались по «вёсках» открывать какой-либо новый диалект? Прожив столько лет в Рясне, я ни слова не мог понять из их «новояза». Читал в газетенке «Свобода», что уже найдено новое белорусское слово вместо прежнего, явно русского: «яурэй». А тут и я у дверей… Быть не может, чтоб они уехали все! Кто ж будет встречать такого, как я, готового отдать деньги?

Обнаружив на стене телефон, позвонил, выбрав напропалую один номер из целого списка. Гудки, гудки - и вдруг голос с уже знакомой еврейской модуляцией: «Инстытут мовазнавства»… Я чуть не выронил трубку… Как мог сюда затесаться еврей, то есть еврейка? «Засилье жидов» - и где, в институте мовазнавства! Должно быть, они повели фронтальную атаку на национальные святыни, впиваясь в самые корни народной речи. И справки выдают, какие хочешь: белорусу - что еврей, еврею - что татарин, а татарину - что не татарин.