Роман 'Петровичъ'

Петрович с сомнением смотрел на последний пункт. Он понимал, что тот возник в самом конце дебатов, но смутно припоминал, что он как-то доказал Дэвицу, что у них в усадьбе любой сопляк малолетний дальше метнет, причем Дэвиц в конце концов согласился и даже сам записался на участие в этом виде программы.

Оставив десятый пункт пока открытым, Петрович прилег в тенечке и стал размышлять над организационными моментами…

… продолжение…

Размышления Петровича прервали какие-то вопли в начале улицы. "Чегой-то Ульяна снова разоралась…", — раздраженно подумал Петрович и двинулся поглядеть, что там еще приключилось.

А поглядеть было на что. Лидер местных хренкапистов размеренным шагом двигался по улице, периодически поправляя на голове то, что лет семьдесят назад можно было назвать кепкой, и сосредоточенно что-то вещал в носик помятого чайника, который, видимо, служил рупором. Петрович вслушался в этот носорожий рев и вот что он услышал:

— Усе на хвестиваль!!! Покажем сатрапам и узурпаторам, где рак зимует, когда свистнет!!! Долго в цепях нас держали — пора и честь знать!!! Каждый сморчок — знай свой шесток, а дураки работу любят!!! Кому нужна эта ряхнутая олимпеада!!! Устроим свой, исконно русский хвестиваль — нехай Петрович сам с шестом три раза прыгает…

Этого Петрович стерпеть уже не мог, и, расценив сей призыв как попытку государственного переворота, он подошел к Ульяне и отработанным движением выхватил у нее изо рта вставную челюсть. Но с Ульяной так просто было не справиться. Окатив помещика презрительным взглядом, бабуля продолжила свой размеренный шаг, только теперь, лишившись возможности вести агитацию, она, улыбаясь и энергично кивая головой собравшимся посмотреть на шоу селянам, начала делать какие-то завлекательные жесты, периодически показывая на центральную площадь. С такой жестикуляцией и в спецодежде вождя трудового народа она живо напомнила Петровичу одного старого трансверсиста (с которым Петрович был лично знаком еще в предыдущей жизни, когда работал шеф — поваром ресторана на Чукотке). Тот трансверсист был просто одержим идеей вступить в противоестественную связь в людном месте с максимально большим количеством народа…

Видя, что мужики у забора начали плеваться и возмущенно перешептываться, Петрович обездвижил энтузиастку коротким тычком пальца в солнечное сплетение и, взвалив ее на плечо, решительно зашагал в сторону площади. "Без Крупского, заразы, тут не обошлось…", — разгневанно думал он…

И он как в воду глядел. На площади уже стояла импровизированная сцена, окутанная транспарантами "ДАЕШ ИНТИЛЕКТУАЛЬНЫЙ СМУРЬНЯКЪ!", "ЖИЗНЬ — ПРОШЛА!", "ВЗРЫДНЕМ, БРАТИЕ, О ПРОПИТОМ!" и др. Поперек сцены висело грязное полотнище, которое гласило, что "Я ПЫТАЛСЯ ПРОЙТИ СТО ДОРОГЪ, А ПРОШЪЛ ДВАДЦАТЬ СЪМЬ". На сцене удивленная толпа узрела тов. Крупского, одетого в какие-то блестящие в некоторых местах обноски, немытого, небритого и с длинными патлами ("Досталось гаду от толкунцов!", — злорадно подумал Петрович). Он восседал на груде старых выварок, держа в руках две пары нунчак, и издавал дикий грохот, время от времени выкрикивая всякие несуразицы, типа "Искусство — народу!", "Витька Цой всегда живой!", "Вдарим роком по попсе!", "Вся власть битлам!" и др. Причем по отвисшей челюсти ударника труда и по стоящей рядом с ним почти пустой литровке самопляса было видно, что он держится прямо только за счет огромной веры в правоту своей нелегкой борьбы. Толпа изумилась еще больше, когда на сцену взгромоздилась Груня, и, заговорщически подмигивая единственным заплывшим глазом, объявила, что сейчас на сцену выйдет местная звезда, бард-самоучка, патриот своей деревни, который"…покажет усем, шо может собственных Кобзонов Расейская Земля рожать!" И, наконец, изумление толпы достигло предела, когда на сцену, с балалайкой в одной руке и с бутылкой первача в другой, выдвинулся Акафест… Хлебнув из бутылки, прочистив отрыжкой горло (от чего в первых рядах внимательных зрителей дружно захрустели огурцы), он сделал умное, мужественное, с легкой печалью лицо (отчего сразу же стал походить на старый промокший кирзовый сапог, который какая-то добрая душа высушила открытым огнем) и взял первый аккорд на инструменте: — Я пинков надавал огнегривому льву,

И, отправив вола попастись на… траву,

Я покинул тот город, вполне золотой,

По траве босиком отправляясь домой…

Дом мой, дом! Здесь я рос, здесь я маленьким был,

Здесь родную сестренку я в речке топил,

Здесь я дедушке пальцы отбил молотком,

Здесь соседей своих покрывал матюком…

Я хотел бы наехать на белом коне

На хозяйку корчмы — чтоб не лыбилась мне.

Только конь по степи ускакал — не зови!

Я решил: "Попытаюсь уйти от любви! "

Взял соседа за шкирку, укрылся в подвал

И из слабой груди там ремней накромсал;

И хотя группа крови была хоть куда,

Все ж не сдюжил сосед; видно, кровь — не вода…

Хорошо — пьяный врач по селу проходил:

Он мне очень помог, он мне все объяснил

Почему у соседа такой грустный вид,

Почему посинел, почему он молчит…

А когда наш пожарник на шум прибежал

Он с утра у сельпо справки всем выдавал