Роман по заказу

Белокурая ее коса была уложена на затылке тяжелым узлом; натянувшие молочно-розовую кожу волосы у корней потемнели от пота, мелкие его бисеринки блестели на смуглом чистом лбу. От нее, как и от леса, исходил сладкий запах — травы, молодого крепкого тела, тепла недавнего сна.

— С мужем мы вроде договорились, — засмеялся Яков, стараясь поймать, немножко про себя забавляясь, ускользающий, чуть исподлобья взгляд ее серых с крапинкой глаз под нахмуренными русыми бровями. — А вы сами-то как?

— Мне что, места не жалко.

С крыльца, похныкивая, сошла босоногая лет трех девочка в розовом платьишке и, притихнув, прижалась к ноге матери, диковато поглядывая на Якова, на ее потном после сна носишке смешно цвела красная засохшая ссадина.

— Ну, давай знакомиться, — наклонившись, предложил Яков. — Меня звать дядей Яшей. А тебя?

Девочка уткнулась матери между колен, обтянув на ней юбку так, что она стала похожа на брюки; хозяйка опустила руку на стриженую белобрысую маковку, ответила, чуть добрея:

— Рая она.

— Ага, Рая! Сейчас я Раю чем-то угощу! — бодро, не умея разговаривать с маленькими, сказал Яков, радуясь про себя, что, предвидя подобные обстоятельства, догадался захватить гостинец.

Пощелкав запорами чемодана, он достал продолговатую коробку с ромашками, протянул девочке.

— На, Рая, держи!

Схватив коробку, девочка только на секунду показала серый с крапинками глаз под отцовской темной бровью и снова уткнулась в горячий сумрак материнских колеи.

— А что сказать надо? — спросила мать, оглаживая белую головенку.

— Пить, — запросилась Рая.

Хозяйка подхватила дочку на руки, пошла к дому.

— А вас как звать, хозяюшка? — поинтересовался наконец Яков.

— Клавой, — помедлив, отозвалась она, не оглянувшись.

Снова, как и в первую минуту, когда он появился здесь, Яков почувствовал себя немного нелепо. Хозяин умчался, не интересуясь ничем, кроме водки, хозяйка ушла, ни в какие разговоры, судя по всему, не собираясь вступать, чемодан стоит торчком, и деть его некуда, а еще есть хочется…

Философски усмехнувшись, Яков сел на скамейку, с наслаждением скинул сандалеты, с самым беспечным и независимым видом принялся разглядывать поляну, находя все новые и новые, не замеченные поначалу детали. Крутобокий стог сена, придавленный сверху двумя слегами, — за домом; приземистую закопченную баньку без трубы, по-черному, — по ту сторону дороги, под редкими соснами; и стоящие поодаль роспуски с железной бочкой, в каких обычно возят горючее, — для воды. Все имеется…

Рыжий, с белой звездочкой на лбу теленок появился откуда-то сбоку и, доверчиво уставившись на Якова, протяжно замычал. «Вот так-то, брат», — подмигнул ему Яков, почесал прикрытые мягкой шерсткой костяные бугорки.

— Бы-нь, бы-нь! — певуче позвала хозяйка, выйдя с ведром; напоив бычка, она опять ушла в дом, по-прежнему не взглянув на Якова, не сказав ни слова, — будто его и не было вовсе.

Лесник вернулся неожиданно быстро, энергичный. Легким шлепком отпустив лошадь, он выставил на стол две поллитровки, положил сдачу, весело крикнул:

— Кла-авк!

Она не замедлила выйти, неодобрительно покосилась на бутылки.

— Ну?

— Жена, — кивнул Тимофей Якову и, сочтя такое представление достаточным, объяснил, теперь уже ей: — Вот человек из Пензы. У нас пожить охотится. Ты как?

— Вы уже без меня столковались, чего ж спрашивать? — неопределенно, не соглашаясь и не отказывая, отозвалась Клавдия, маленькие свежие губы ее упрямо отвердели.

— Да я вас не стесню! Мне ведь ничего особенного не надо! — заторопился Яков, стараясь смягчить хозяйку. — Насчет молока там…

— Все подписано, — перебил Тимофей и, поиграв смоляными вытянутыми бровями, спокойно распорядился: — Тащи там чего, на скорую руку. Да квасу не забудь.

Клавдия молча ушла. Яков с некоторой опаской посмотрел ей вслед.

— Строгая она у вас.

— Кто, Клавка-то? — Тимофей ухмыльнулся. — Характер показывает. А ты чего выкаешь-то?

— Да так, с непривычки.

— Брось, не люблю. Да не больно я тебя и старше-то. — Он оценивающе оглядел Якова. — Тебе сколько? Четвертная-то есть?

— Двадцать шесть.

— А мне — тридцать первый, только-только четвертый-то разменял.

Хозяйка принесла початую сковородку жареной в яйцах рыбы, миску соленых огурцов и ушла снова. Яков спохватился, нагнулся над чемоданом.

— Я тушенки набрал, говяжья.

— Сиди, — без интереса отмахнулся Тимофей. — Ей вон и отдашь, в хозяйстве сгодится.

Во второй заход, все так же помалкивая, Клавдия принесла эмалированный, запотевший от холода чайник с квасом, каравай подового хлеба, вилки; семенящая за ней маленькая Рая, по-прежнему стараясь не смотреть на чужого дядю, поставила на скамейку два граненых стакана.

— Молодец, дочка! — похвалил Тимофей. — Дело знаешь.

— Выучишь, — сказала Клавдия, присев сбоку и взяв на колени дочку.

Тимофей промолчал, разлил водку, стукнул стаканом о стакан.

— Ну, давай — со знакомством.

Яков примерился — доза была для него велика, хотел спросить, почему не налили хозяйке, и промолчал. Чтобы не смотреть, как ловко, одним махом, выпил муж, она отвернулась.

— Ты чего это половинишь? — удивился Тимофей.