Роман по заказу

Швейцар, потянувшийся уже было к выключателю, изумленно оглянулся; серое лицо его с опухшими веками не предвещало ничего доброго, но и Павлу Ивановичу отступать было уже некуда.

— Ты чего гремишь, а? Чего гремишь? — приоткрыв дверь на вершок и заслонив пятерней впалую грудь от холодного воздуха, возмущенно, как гусак, зашипел швейцар. — Сказано, места нет, и проваливай!

Он хотел захлопнуть дверь, но в этот раз Павел Иванович оказался предусмотрительней — втиснул в узкую щель носок сапога.

— Товарищ, да послушай. Я издалека. Мне бы хоть раскладушку. Чуть свет уеду…

— Убери ногу!

— Не уберу, — с отчаянной решимостью отказался Павел Иванович. — Надо же по-человечески. Я тебе говорю…

— А, фулиганить! — свирепея, взвизгнул швейцар и рванув на себя дверь, коротким злым толчком толкнул настойчивого посетителя в грудь. — Вон отсюдова!

Нападение было внезапным, по Павел Иванович, только покачнувшись, устоял; тяжелый, мгновенный гнев, который у физически сильных и добродушных людей бывает коротким, и о страшным, хлынул в голову, перехватил дыхание.

— Ах ты, шибздик!.. Да я тебя… соплей перешибу! Ну!..

Легко, словно паутинку, он отодвинул в сторону это зловредное визжащее существо, свободно вошел в вестибюль — в тепло, в покой, в тишину, по которой, казалось, бесшумно ходили чьи-то благоустроенные сны.

— Назад, вон! — захлебываясь от злости, тоненько кричал швейцар и стучал по рычагу красного, без наборного диска телефона. — Я при исполнении! Ответишь!..

— Отвечу, отвечу, — пообещал Павел Иванович, поставив сумку в угол и почему-то успокоившись, хотя и не предполагал, как будут складываться дальнейшие обстоятельства.

Из комнаты администратора вышла высокая женщина, статная и рыжая, за ней, одергивая красный свитер, черноволосый, с черными подбритыми усиками упитанный парень, судя по всему успешно помогавший ей коротать глухие ночные часы. Павел Иванович обрадовался — наконец-то можно все объяснить, — с готовностью шагнул навстречу, с искательной, виноватой и добродушной улыбкой.

— В чем дело, Семен Семеныч? — холодно, избегая его взгляда, спросила женщина швейцара, все еще стучавшего по рычагу телефона.

Павел Иванович не успел сказать и слова, как тот, подскочив, начал крикливо объяснять, городя одну несуразицу за другой: буянит, дерется, чуть не взломал дверь, пьяный, — это он-то, Павел Иванович!

— Товарищи, да вы сами подумайте, — удалось наконец вмешаться ему. — Никакой я не пьяный, вы же видите. Я приезжий. Вот мое командировочное удостоверение. Не под забором же мне ночевать…

Почему-то парень в красном свитере, а не администраторша, мельком посмотрел командировку, укоризненно покачал черной, словно лакированной, головой.

— Ой, дорогой, нехорошо, — бархатным голосом принялся стыдить он. — Возил шампанское — будешь возить уголь. Зачем?

— Я все возил, меня не испугаешь, — отмахнулся Павел Иванович.

— Коммутатор не работает, надо звонить по городскому, — сказала администраторша и, повернувшись, пошла — статная, спокойная, в короткой, по моде, но не по возрасту, юбке, показывая полные стройные ноги. Парень лизнул красную, под черными усиками губу, голос его стал еще бархатнее.

— Зачем так, дорогой? Другим жизнь портишь — себе жизнь портишь.

Пораженный тем, что администраторша даже не выслушала его, Павел Иванович случайно перехватил этот недвусмысленный взгляд, — ни этому хахалю, ни той высокой кобыле до него, выходит, не было никакого дела, горькая обида стеганула его.

— Что ты в жизни понимаешь? Кроме чужой юбки?

Парень укоризненно поцокал языком, сквозь бархат в его голосе проступил металл.

— Совсем плохо говоришь. Пожалеешь. Ох, пожалеешь!

— Да что тут с ним цацкаться! — швырнув трубку, снова взвизгнул швейцар. Тщедушно трясущимися руками он снял с гвоздя пиджак с обшитым золотыми галунами воротом, надел его и, не застегиваясь, выскочил в дверь — в гулкой ночной улице тотчас заливисто и тревожно заверещал свисток.

— Да что ж вы делаете, братцы! — ахнул Павел Иванович. — Вместо того чтоб по совести? Ведь мне бы койку — где-нибудь в коридоре. Или в углу. И делу конец, а?

Поглядывая в сторону администраторской, парень молчал, Павел Иванович потрясенно всплеснул руками.

— Это как же называется, а?

Швейцар вернулся с двумя милиционерами; те, так же не став слушать, распорядились:

— Гражданин, пройдемте. В отделении разберемся.

— И еще обзывается, оскорбляет! — выпроваживая, злорадствовал в спину швейцар. — Вкатят пятнадцать суток — дурь-то выйдет!..

Поздняя ночь стала уже не синей, а какой-то грязно-бурой, по пустынному, с погашенными витринами проспекту хлестал ветер. Зябко поеживаясь, Павел Иванович торопливо и сбивчиво пытался объяснить милиционерам, как было дело, — те не отвечали, сторожко, с обеих сторон прижимая его плечами и подталкивая. На душе было мерзкопакостно и пусто, как на улице, черепок отказывался понимать, что его, Павла Ивановича, — впервые в жизни — ведут в милицию. Съездил, называется, в командировку, привез людям гостинец к празднику. «Поезжай, Пал Иваныч, тебя там с таким грузом на руках носить будут». Несут — под обе руки!..