Роман с бабочками

Ах! Вот это да! Все начинается с восклицаний. Затем — определители и вновь определители, пикники среди лугов, вопли и паника: «Лови её, лови! Уйдет!» Для некоторых из нас бабочки становятся объектом помешательства. Впрочем, я не стала бы относить себя к числу этих безумцев. Да, я увлекаюсь бабочками, но моя страсть не выходит за границы разумного.

Не то что у некоторых.

Элинор Глэнвилль — землевладелица, относительно состоятельная женщина, мать двоих детей. В 1685 году, в возрасте тридцати одного года, после семи лет вдовства она снова вышла замуж. Второй муж Элинор был моложе ее на десять лет. Ничего хорошего из этого брака не вышло.

Когда он однажды взвел курок пистолета и прицелился ей в грудь с криком «застрелю!», — вспомнила ли Элинор о переливницах, порхающих из тени в свет, из света в тень в озаренной солнцем дубовой роще? Когда муж ее бросил (а она успела родить ему двоих детей), нашла ли она успокоение, выращивая гусениц, наблюдая, как капустницы кормятся листами капусты и водяного кресса или ботвой репы, как перламутровка превращается в куколку, массивный длинный гроб, но прежнего цвета, с обоих боков точно присыпанный серебром?

В 1703 году один известный лондонский энтомолог писал: «Леди Глэнвилль, устыдив всех нас, привезла в город прекраснейшую коллекцию бабочек, исключительно английских. Леди имеет обыкновение платить за четыре или пять десятков обычных гусениц по шесть пенсов и затем выкармливает их: за гусениц отменной редкости, в качестве поощрения, она платит по шесть пенсов за штуку — вот еще один способ обеспечить бедняков работой».

Ранее леди уже отправила несколько ящиков с экземплярами бабочек лучшему натуралисту того времени Джеймсу Петиверу. Он рассыпался в благодарностях и комплиментах. В коллекцию входил первый экземпляр вида перламутровка глэнвилль — очаровательное создание с узорчатыми оранжевыми крыльями, которое «приносит потомство на крутых изрезанных откосах у побережья, куда еще никогда не вторгались ни плуг, ни серп».

К тому времени ее муж, мерзавец Ричард, обзавелся новой любовницей и еще одним ребенком. Своего старшего сына от Элинор, семнадцатилетнего юношу, проходившего обучение у Джеймса Петивера, он похитил и угрозами вынудил отказаться от матери и от наследства, которое она собиралась ему оставить. Ричард Глэнвилль постарался восстановить против Элинор и остальных ее детей, так что в итоге она завещала большую часть своего имущества дальнему родственнику. После смерти Элинор еще один ее сын попытался опротестовать завещание. По его словам, мать составила этот документ, пребывая в уверенности, что ее детей превратили в эльфов.

Еще в средние века существовало поверье, что в обличье бабочек — «масляных мух», butterflies или buterfloeges — скрываются эльфы, прилетающие воровать молоко, сливочное масло (butter) и сливки[5]. Со временем бабочки и эльфы еще больше сблизились в людском сознании: и те, и другие — крохотные, юркие, крылатые существа, порхающие с видимой беспечностью. Возможно, Элинор Глэнвилль всего лишь надеялась на лучшее.

На судебном процессе по поводу ее завещания давали показания сто свидетелей. Бывшие соседи не преминули вспомнить о странном поведении Элинор: дескать, одевалась она на манер цыганки, бродила по холмам, «не имея на себе никакого необходимого платья», «расстилала простыню под кустами и живыми изгородями, колотила длинным шестом по вышеуказанным кустам и собирала целые кучи червяков».

В защиту леди Глэнвилль выступили ее друзья, Петивер и другие ученые. Однако суд признал ее последнюю волю недействительной по причине сумасшествия. Как съязвил позднее один оскорбленный энтомолог, «никто, кроме помутившихся в рассудке, и не станет предаваться погоне за бабочками».

Подобное предубеждение просуществовало недолго. В середине XVIII века английские коллекционеры бабочек стали называть себя аурелианами от латинского слова aureus — «золотой» (намек на золотистую окраску куколок у некоторых видов). Возможно, кто-то и продолжал считать этих мужчин и женщин чудаками — это ж надо, таскать с собой огромные сачки и объемистые мешки со снаряжением… Но смотрели на них уже не с презрением, а с беззлобной, не лишенной некоторой симпатии улыбкой.

Как пишет историк Дэвид Аллен, «XVIII век был переходным периодом. В начале этого столетия мы видим, как люди забавляются с природой, относятся к ней точно к новой игрушке. Со временем, когда они свыкаются с новизной и начинают реагировать все более непринужденно, можно заметить, что наблюдатели становятся все смелее и смелее. И наконец на исходе века обнаруживается, что люди без памяти влюбились в природу».

К началу викторианской эпохи, в середине XIX века, природа стала частью домашней обстановки. В интерьере викторианских домов непременно присутствует «шкаф курьезов», где за стеклянными дверцами выставлены минералы, окаменелости, раковины и засушенные растения. Пыл ученого смешался тут с алчностью коллекционера.