Роман с фамилией

Очнувшись, я не понимал, где нахожусь, не помнил, кто такой, что со мной случилось. Творец всего сущего, Горомаз не позволил мне погибнуть в той страшной битве и сохранить тем самым мою честь. Но всё же он проявил милосердие и на какое-то время лишил меня памяти.

Память вернулась лишь на мгновение: однажды подобное уже было со мной.

Это случилось несколько лет назад во время игры в мяч. Греческая забава, о которой рассказывал ещё Гомер в своей «Одиссее», прижилась у парфян, правда, с одной особенностью: соревнование за обладание мячом вели всадники. Игроки должны были обладать исключительной гибкостью и умением ловко управлять конём, чтобы на всём скаку удерживать этот небольшой кожаный мешок, набитый влажным песком, поднимать его с земли, маневрировать между разгорячённых соперников, избегая столкновений с ними…

Я считался одним из лучших молодых наездников и игроков в мяч, но тогда не успел увернуться от столкновения, свалился со своего Тарлана и угодил под копыта чужого коня.

В беспамятстве я пробыл семь дней, ощущая себя то парящим в облаках, то ныряющим в тёмные бездны.

Сознание тогда вернулось ко мне внезапно, благодаря неустанным молитвам моей матери и стараниям лекаря. Возвращение из небытия в тот день мной самим и моими родными было воспринято как чудо, как подарок судьбы…

Теперь я снова парил в поднебесье, снова срывался в бездонные пропасти беспамятства. Но мне не хотелось возвращаться, словно я знал, что это сулит только новые муки и тяжкое чувство вины и стыда за то, что я остался жив.

Сколько продолжалось нынешнее беспамятство – не знаю. Когда я наконец открыл глаза и осмысленно посмотрел на мир, то обнаружил, что лежу на гнилой соломе и надо мной сквозь дырявую крышу проглядывает дышащее зноем сирийское небо.

Я застонал. Ко мне склонился мой соплеменник. Он горько поведал о том, что царевич Пакор мёртв, что я ранен и нахожусь в плену, что здесь в хлеву, рядом со мной – все оставшиеся в живых командиры нашего разбитого войска и, вероятнее всего, нас всех ждёт мучительная смерть.

Известие о скорой казни должно было привести меня в ужас, но я воспринял его с радостью, ибо кончина послужила бы избавлением от позора плена.

Ах, если бы так оно тогда и случилось! Только Ахриману, Духу Зла, наверное, захотелось продлить мои мучения, заставить испытать не только поражение в бою, но и все тяготы рабства.

На время римляне как будто забыли о нас. Они шумно праздновали победу. Из шатров и палаток доносились пьяные возгласы, гогот, песни и звуки тубы и медных рожков. В щели хлева заползали запахи крови, омывшей жертвенники. Ароматы жареной баранины и козлятины заставляли мой голодный желудок судорожно сжиматься. Они причудливо смешивались с дымом погребальных костров, на которых римляне сжигали тела своих погибших товарищей, запахами конского навоза и выгребных ям.

Утром следующего дня после моего возвращения к жизни в хлев в сопровождении легионеров вошёл центурион в чешуйчатом панцире и шлеме с поперечным серебряным гребнем.

Он на ломаном парфянском пообещал:

– Вам повезло, ублюдки: Вентидий Басс так ненавидит ваш гнилой народец, что не станет с вами церемониться. Я думаю, вы умрёте быстро! Молитесь своим ничтожным богам и готовьтесь к встрече с праотцами…

Нас вывели из хлева и повели между ровными рядами римских палаток.

Перед центральным шатром нас поставили на колени.

К нам вышел низкорослый старик в белоснежной тунике. Два лиловых шрама рассекали низкий лоб и правую щеку и придавали его и без того суровому лицу свирепое выражение.

Центурион брякнул кулаком по панцирю и рявкнул:

– Вентидий, я привёл тех, кого ты велел.

Вентидий Басс, а это был именно он, окинул нас презрительным взглядом:

– Это все? Я полагал их будет больше… – Он провёл ладонью по коротко стриженным седым волосам и повелел: – Несите труп их вождя!

К шатру за ноги приволокли тело нашего бедного царевича. За три дня, проведённые на жаре, оно раздулось и источало тошнотворный запах.

– Рубите голову! И – на копьё! – распорядился Вентидий.

Я отвёл глаза, чтобы не видеть глумление, бессилен помешать этому.

– Слушайте меня, жалкие парфяне, – прокаркал Вентидий. – Вы заслужили право умереть! Но мне не нужна ваша ничтожная смерть. Ваш позор – мой главный трофей… – И он ткнул пальцем в сторону мёртвой головы: – Вы пройдёте вместе со своим царевичем по городам Сирии, открывшим вам ворота. Пусть все знают, что Рим непобедим, а всякого, кто посмеет поднять на нас меч, ждёт такая участь…

Здесь судьба ещё раз предоставила мне шанс умереть с честью, отказавшись нести голову бедного Пакора. Так сделали двое моих товарищей по несчастью, и Вентидий приказал тут же распять их…

У меня недостало духу отказаться. Я был слишком молод и слишком самонадеян, чтобы вот так запросто расстаться с жизнью. Жалким оправданием служила мысль, что я не имею права умереть, не отомстив убийцам моей семьи и нашего славного царевича…