Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Далее выясняется, что Феня была в Москве по крайней мере дважды (не выследил!), но в основном они втроем приезжают в Ленинград, откуда родом и домом Андрей Петрович. Может быть, теперь Феня сюда к бабушке с дедушкой…

— Нет, Андрюша, у Павла Вальтеровича большие проблемы с ногами. Его наблюдают в Штатах, дают как ветерану войны возможность проходить курсы лечения, и он консультирует там кое-какие фирмы. Через месяц я туда к нему отправляюсь, а что дальше — пока не знает никто.

И тут бесперспективняк! Может хоть фотографию Фенину мне покажут?

Бабушка моей дочери отправляется в соседнюю комнату, тактично откладывает снимки, на которых пожилой петербуржец торжествует, любуясь отнятыми у меня женой и дочерью, и приносит только те, на которых либо одна Феня, либо Феня с Тильдой.

Четыре цветные фотографии (вдобавок к имевшимся шести черно-белым) — вот все, что я имею на сегодняшний день, все, что я вынес из прошлого и в чем предстоит искать утешения в будущем. Что ж, у многих и такого нет… Скажи спасибо кому полагается.

XV

Есть части речи, есть частицы — всякие там школьные «бы», «ли», «же». А я вот обнаружил еще своего рода дискурсивные макрочастицы, которые характеризуют говорящего больше и точнее, чем все его рассуждансы. Есть, например, частицы лжи, типичнейшая из них — Я НИКОГДА НЕ. Достаточно зафиксировать в речи субъекта одну такую последовательность, чтобы точно знать, что он врун. Частиц истины, к сожалению нет, зато есть частица смелости — ДАЖЕ ЕСЛИ. Стоит ее ввести в свои тревожные раздумья или эмоции — и мелкого страха как не бывало. Даже если я опоздаю на этот поезд — что уж такого страшного произойдет? Куплю новый билет, приеду днем позже, весь убыток исчислится некоторой денежной суммой, а через неделю все забудется. Даже если я уйду с нынешнего места работы и буду сие место всегда обходить за версту — смертельно ли это? Даже если никогда не получу я того или иного жетона (так Петр Викторович называет все награды, премии, должности, звания и титулы — хорошее слово) — об этом ли я буду сожалеть на смертном одре?

Еще есть частицы глупости, например: КАК ОН МОГ? (во всех лицах и числах: ты мог, они могли и т. п.) — умным этот вопрос быть не может никогда. Есть частицы мудрости — такие честные сравнительные обороты, которые доступны немногим говорящим и думающим о себе самом. Когда говоришь: я, мол, считаю так-то, люблю или не люблю то-то и то-то, — добавь если не вслух, то про себя: КАК МНОГИЕ или: КАК БОЛЬШИНСТВО, или: КАК ВСЕ. Сколько пустых тавтологических суждений тогда можно отбросить!..

Нет, в статьях своих я такого не пишу. Наука — дело тонкое, этикетное, и выводить на люди свои мысли в столь голом виде у нас не принято. А если всерьез, то на язык я смотрю совсем с другой стороны. Во всяком случае, пытаюсь смотреть. Давно, еще году в семьдесят пятом я задумал надкоммуникативную лингвистику — в самом общем виде. Изучается то, что есть в языке и только в нем, все остальное выносится за скобки. Начертил кое-какие схемы, а потом испугался, убоялся бездны премудрости. Понял, что один сделать эту штуку не сумею, а показать свои чертежи вроде и некому было. Никто не собирался «tangere circulos meos»[1], и они в свою очередь никого не трогали. В нашей науке все больше всего боятся простоты и ясности, не с кем было усилия объединить. Ранов? Да, он очень сходными вещами занимается, но ты же знаешь: когда двое делают одно и то же, — они делают разное. Ранов меня отлично понимает, а я его гораздо хуже иногда теорему его какую-нибудь три-четыре года перевариваю. А общее научное направление — это когда есть быстрый, оперативный контакт мыслей. Одиночка плюс одиночка — еще не школа. Как в том анекдоте: их двое, а мы — одни.

И потом надкоммуникативная модель отменяет множество удобных направлений для изготовления диссертаций. А молодым выгодно язык изучать вместе с примесями, не разделяя, где говно и где какао. Именно такой пахучий коктейль обычно называется «дискурсом». В Америке это дело процветает, только ихние лидеры каждые три примерно года свои теории меняют — как модельеры «от кутюр», чтобы больше диссертаций по старой моде не писали, а покупали новую. Между прочим, есть там один славист с неслучайной фамилией Бэйби (как говорится: устами младенца), так он периодически появляется на престижных конференциях и объявляет, что очередная теоретическая мода опять не подтверждается материалом славянских языков, в частности, ей не подчиняется конструкция типа «меня тошнит». Вот и меня, как этого Бэйби, тошнит, когда я думаю о том, что мою надкоммуникативность все считают как бы вчерашним днем, а когда день завтрашний ее вспомнит, то уже не с моей фамилией. А пока они лет двадцать пять еще будут коммуникативные аспекты исследовать и хорошо сидеть на своих уютных симпозиумах. Да и сам я двадцать лет с ними дипломатничаю, все иду на тактические компромиссы, оставив свою беззащитную и наивную стратегию в пожелтевших юношеских тетрадках.