Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Пошатываясь, как тинейджер, впервые хлебнувший портвейна, ступаю по изменившейся в лице весенней улице. Из киоска звукозаписи меня ударяет по ушам недавно реанимированный древний шлягер: «Эти глаза напротив — калейдоскоп огня», тошнотворная мелодия тут же обволакивает мой язык, но я уже облагородил ее легко легшим на этот ритм Бродским: «Жизнь есть товар навынос — пениса, торса, лба. И географии примесь к времени есть судь-ба!»

Почти беззвучно этот текст напевая, подхожу к означенному магазину с телефоном-автоматом. Да, такого свиданья у меня еще не было: двух-трех незнакомок принял было за ожидаемую, но они проходили все мимо. А вот эти глаза напротив меня явно зафиксировали и устремились ко мне через проезжую часть неширокого переулка.

— Алексей? Я по вашу душу, Настей меня зовут.

Глаза при ближайшем рассмотрении зеленые. И — в пандан им что ли? — темно-зеленый кожаный костюм, акцентирующий щедрую и негрубую телесность. Только вот туфли желтые ни к селу ни к городу, но черта ли в них, в туфлях — это все Тильдино воспитание меня обременило ненужными строгими критериями. Семьдесят процентов женщин всегда одеты безвкусно, двадцать пять процентов — то так то сяк, и лишь пять процентов неизменно безупречны. Но стоит ли к самому интересному явлению природы подходить со столь жесткой и искусственной меркой? Женщина со вкусом — продукт утонченной цивилизации, «идущая» ей одежда сливается с телом, делая эту даму в принципе недоступной. А вульгарненькую простушку так и хочется освободить от чужеродной скорлупы и попробовать на вкус. На свой вкус, а не на чей-нибудь там.

Высокая, медноволосая, крепкая. Кобылица молодая — нет, отнюдь не «кобыла», не «лошадь», а именно жеребеночек женского пола. С нею мне вдруг становится спокойно, уютно. Даже интересно, в какие круги заведет меня этот крутобедрый Вергилий.

— Вот, запоминайте, перед этой штуковиной надо повернуть налево, — указывает мне Настя на грязно-зеленый фургон, ржавеющий на вечном приколе. Смотрите-ка, она уже уверена, что я снова сюда приду!

Мы подходим к серой замызганной пятиэтажке, которая мне вдруг кажется подозрительно знакомой. Дежавю? Мерещится или припоминается? Боже правый, это же микрорайон школы, где я работал восемнадцать лет назад, а дом — тот самый, куда я приходил однажды «разбираться» с беспутной мамашей моей четвероклассницы Иры Гореловой! Нет, только не это! Но и подъезд первый, и этаж неумолимо первый, как тогда, — только дверь другая, черная, металлическая, однако опять же вторая слева. «Что-то не так? Вы плохо себя почувствовали?» — справляется чуткая Настя, но не признаешься же ей, что ты просто струсил, самым банальным образом.

Нам открывает миниатюрная смуглянка тюркского типа, ничего общего не имеющая с былыми обитателями. Меня проводят в комнату, где на диване сидят рядком четыре девушки разных мастей и габаритов. Соображаю, что историческая «Ирочка» и даже ее младшая сестра сегодня должны быть постарше девиц, мне предъявленных, так что бывший педагог может быть спокоен. Пытаюсь преодолеть нервное возбуждение и хладнокровно рассмотреть претенденток на мое повышенное внимание. Все четверо не красавицы, но в общем миловидны и умеренно вульгарны; искусственных красок на лице, конечно же, чересчур, но ведь здесь своего рода театр: амплуа, маски, грим. И у меня тут есть своя роль, требующая немедленного выбора. Что делать? Ни одна не вызывает даже любопытства, хоть жребий бросай! Наверное, в принципе можно двинуться к порогу и совсем удалиться — как из магазина допустимо выйти без покупки. Но это будет жуткой бестактностью: восемь глаз глядят на тебя с надеждой (если это слово тут уместно). Тут вдруг Настя пристраивается сбоку от дивана: присела на одной ноге, поставив на круглое колено локоть, а на ладонь подбородок. А, так и она участница конкурса! Тогда гораздо легче…

— Ну, поскольку мы с Настей уже чуть раньше познакомились, то… — произношу я с такой интонацией, как будто передо мной пять студенток и лишь одну из них я могу рекомендовать в аспирантуру. «Как говорится, prior tempore — potior jure»[2], — это у меня уже хватает ума проговорить не вслух, а про себя. Дурила ты: для всего ищешь нравственно-правовое обоснование — вместо того, чтобы просто пользоваться своим правом и делать то, что нравится!

Настя явно чувствует себя отличницей и сдержанно сияет. Иду за нею в другую комнату, по пути, в коридоре, руководительница предприятия со спокойным азиатским взглядом тактично называет мне требуемую сумму, довольно божескую, надо сказать. Вот, возьмите, пожалуйста.

В комнате нормальная, стандартная обстановка: ты такую именуешь «мещанской», а я назвал бы ее народной. Светит торшер, на серванте мурлычет двухкассетник, окна малиново зашторены.

— Ну, и что же мы будем делать?