Роман с куклой

– Слушай, Макс, – однажды он обратился к своему товарищу, когда они тряслись на санях по снежной дороге. – Кажется, у меня началось заражение крови…

– Ты шутишь? – мрачно спросил Макс, похожий на Деда Мороза – борода на его лице заиндевела. С начала отступления Макс Эрден решительно перестал бриться.

– Делать мне больше нечего… Я не знаю, может, и обойдется, – тихо ответил Митя. – Но, во всяком случае, я должен сделать кое-какие распоряжения.

– Какие еще распоряжения?! – пришел в бешенство Макс. – Алиханов, скотина, только попробуй у меня сдохнуть! Сейчас будет привал, костер разведем, чай… Мы уже почти на месте – выполним задание, а назад возвратимся налегке.

– Макс, не надо! – выдохнул Митя, и белый парок от его дыхания растворился в морозном прозрачном воздухе. – Лучше выслушай меня. Вот эти бумаги, что у меня в планшете, – это письма Соне. Их сожги, особенно последние. Там я много чего лишнего понаписал, не дай бог они попадут в чужие руки…

– Митя! – с тоской заныл Эрден.

– Молчи, – с мрачным упрямством перебил его тот. – Все плохо, все катится к черту – разве ты это не понимаешь?.. Письма ты сожги, но… – Он замолчал, мучительно пытаясь собраться с мыслями. – …Я в это не верю, но если когда-нибудь тебе удастся свидеться с Соней, скажи ей… В общем, скажи ей, что мои последние мысли были только о ней. И о том, как было бы хорошо, если бы…

Митя не стал договаривать, но Макс прекрасно его понял. Как было бы хорошо, если бы не было этой войны, расколовшей страну на два лагеря.

– Помнишь, мы ходили с тобой на охоту – тогда, на предпоследнем курсе? – вдруг улыбнулся Митя. – И гадалка нагадала мне, что будет у меня только один счастливый день… Помнишь? Так вот, все оказалось правдой. Но я не жалею. Он стоил того…

Эрден отвернулся.

– Слушай, Макс… – толкнул его Митя здоровой рукой. – А тут, наверное, хорошо летом. Красиво. Лес, Байкал вон вдали…

– Наверное, – угрюмо буркнул Макс, продолжая глядеть в сторону.

– Я убивал, и теперь настала моя очередь умереть.

– Да замолчи ты! И так тошно…

Остаток дороги они молчали, а к вечеру, когда обоз уже прибыл к конечной цели своего путешествия, Митя Алиханов окончательно убедился, что обратно он не вернется.

…Тем временем эшелон, в котором ехали остатки Белой гвардии с союзниками, подъезжал к Иркутску.

Колчак не знал, что город был уже фактически во власти большевиков. Не знал он также и того, что союзники (в основном французы и чехи), желая спасти свою жизнь и спокойно выехать из страны, договорились с большевиками о его выдаче.

Уже на подъезде к Иркутску в адмиральский вагон под видом охраны спокойно сел небольшой отряд красных. Командир его, Буров, держал в кармане листок с ультиматумом следующего содержания, предназначавшийся для союзников: «Господа интервенты! Мы, красные партизаны, шахтеры, истинные хозяева Восточной Сибири, вас предупреждаем:

1) Если с вашей стороны в момент ареста Колчака и его свиты и конфискации «русского золотого запаса» будет оказана защита Колчака и последует вооруженное сопротивление, то у нас хватит силы и средств, чтобы призвать господ интервентов к порядку…

2) Шахтеры Черембасса за нарушение нейтралитета не дадут вам ни фунта угля, будут взорваны железнодорожные мосты на реках Сибирской Оке, Унге, Сибирской Белой и Китой.

3) …Чехи, поляки, японцы, британцы, итальянцы и французы будут объявлены нами от имени РСФСР вне закона и не получат угля для следования в своих эшелонах к берегам Великого океана, и всеми средствами мы воспрепятствуем продвижению на Восток ваших эшелонов…»

Окружавшие Колчака люди, его личный конвой, сбежали к большевикам – адмирал остался один. Бежать он не захотел, молча покорился судьбе.

В Иркутске Колчака, нескольких оставшихся офицеров его армии и Анну Тимиреву, добровольно решившую остаться с адмиралом, арестовало революционное правительство города, и все они были отправлены в тюрьму.

До начала февраля Чрезвычайная Следственная Комиссия вела допросы, а шестого февраля Колчака расстреляли – за пределами города, у устья реки Ушаковка, при впадении ее в Ангару. Тело Колчака спустили в прорубь. Так адмирал ушел в свое последнее плавание…

Но Митя Алиханов этого уже не узнал.

* * *

Сначала он долго плавал в каком-то густом, липком, противном тумане и все искал выход. Вернулась боль, но хуже боли были именно эти метания воспаленного мозга… Иногда он приходил в себя.

– Даниил Петрович, миленький, вам лучше? – жалостно спрашивала его курносая веснушчатая девушка, имени которой он никак не мог вспомнить. Девушка была рядом не всегда – она куда-то уходила, и тогда Михайловский оставался один. Особенно неприятными были ночные пробуждения, когда глаза натыкались только на черноту, в которой время от времени вспыхивали радужные салюты. Тогда он звал кого-то – то ли эту курносую девушку, то ли еще кого-то… Он произносил чье-то имя, а потом, спустя мгновение, почему-то забывал его.