Роман… С Ольгой

— Нет, — запускаю ложку в рот, в блаженной неге прикрываю глаза и знаю, что при этом трепещу ресницами. — Сладко-о-о-о!

— Это сладкая форма садизма, Куколка! Заканчивай соблазнять, мелкое динамо.

— Я этого не люблю, — распахиваюсь и таращусь выпученным взглядом. — Не называй меня по фамилии, Юрьев. Ни-ког-да!

— И ты меня не называй! В чём дело? — делает вид, что сильно злится.

— Мы очень молоды, Рома. Голодранцы, не устроившиеся в жизни. Без перспектив и собственной жилплощади.

— Самое время, Оль. На хрена ходить вокруг да около? Я хочу быть с тобой. Жить, спать, просыпаться рядом. Тебя волнует личный угол? Значит, что-нибудь подберем и снимем по средствам квартиру.

— Любишь? — не глядя на него, отламываю кусочек с пика сливочной горки. — Иначе, чего тебе приспичило жениться на мне, Роман Игоревич?

— Люблю! — незамедлительно отвечает.

— А меня об ответном чувстве спросить не хочешь?

— Ты издеваешься? — прищуривается и, сильно выгнув шею, ко мне снова направляется.

— Честно? — подмигиваю.

— Честно!

— Немного, Ромочка. Совсем, — свожу два пальца вместе, прижав подушечки, демонстрируя объем издёвки, — чуть-чуть, самую малость. Юрьев, Юрьев… — головой качаю. — Лейтенант полиции, мальчик молодой, активный, борзый, рьяный. Подгорает?

— А ну-ка, поднимайся! — с очевидным смешком в голосе приказывает…

Он очень сильный! Мне с ним тяжело бодаться. О таких, по-моему, говорят:

«Бешеный, стремительный, неукротимый!».

Юрьев прёт, как вездеходный танк. Лезет напролом. Он меня несёт уже, наверное, пятый километр. Останавливается, чтобы отдышаться, подбросить моё тело, через силу улыбнуться и посмотреть на линию горизонта, которая с каждым его шагом непрерывно удаляется.

— Ты гонишься за солнцем? — прикасаюсь к его коже на парусящей от сбитого дыхания скуле. — Дыши носом, мальчик.

— Мальчик? — обращается ко мне лицом, запуская бег желвака на одной щеке.

— А кто? — развожу руками. — Тесно на тебе, Юрьев. Очень неудобно. Ты какой-то чересчур компактный. Ты не мог бы…

— Я сейчас тебя брошу, Куколка!

Хорошо прикладываю кулаком в грудь нахала.

— Приехали, — по-воровски оглядывается. — Никого! Отлично.

— Что? — я открываю рот, а Ромка ставит меня на землю.

— Посидим здесь. Мне нужно перевести дыхание, Лёлик.

— У-у-у, мой зверь! — коверкаю слова и двумя руками дергаю Ромкины подрагивающие щёки.

Помимо колоссальной силы, он обладает несдержанным характером. Вернее, энергичным, вероятно, импульсивным. Пока я медленно прихожу в себя и спокойно разминаю ноги, Юрьев мостится за моей спиной, прижимается к пояснице чем-то твердым, пристраивается, крепко обнимая мой живот.

— Оль, я хочу, чтобы мы стали мужем и женой, — говорит в висок, обдавая жаром кожу. — Слышишь?

— Да.

— Не тяни с ответом. Черт! Ни хрена себе, как штормит, да?

— Да.

— Можно сто лет ходить, взявшись за ручки, изображая при этом как будто крепкую, стабильную, уверенную пару, и не являться ею на самом деле, а можно чувствовать… Я чувствую! Болит в груди, когда ты не рядом. Околдовала, бестия?

— Да.

— Да — это твой ответ или…

— Я согласна с твоим утверждением. И да, Ромочка, я околдовала. Ты упал мне в глаз на том шуточном параде, когда пыжился, героя изображая.

— Шуточном? Пыжился?

— Маленькие солдатики в криво, косо скроенной форме. Но сейчас…

— Сейчас? — Юрьев настораживается.

— Тебе идёт этот цвет! Красиво сидит и ты, как мне кажется, возмужал.

— За один месяц? — не верит, не понимает, не осознает, к чему идём.

— Я была у твоей матери, — неожиданно мычу, опустив голову.

— Зачем? То есть…

— Стандартный осмотр. Справка нужна была, а специальность твоей матери такова, что…

— Ты здорова, моя Лёля?

Я здорова, и я, как это ни странно, хочу стать его женой. Но, похоже, соответствующий момент только что упущен.

— Юрьев! — горланит какой-то парень, размахивая руками.

— Это Красов? Костя? Блин, Оль, это Костя, о котором я говорил. Сейчас и познакомимся.

Глава 3

Двадцать лет спустя

С некоторых пор я перестал поправлять людей. Не реагирую на ошибочные мнения, считая их сугубо личными. Не то чтобы неправильными, но необъективными. Скорее, субъективными.

Улыбаюсь, когда подспудно ощущаю в выражениях нескрываемые издёвки, ехидцу и под. ёбы. Отфильтровываю, особо не зацикливаюсь и спокойно пропускаю мимо. С Богом! Пусть идут к чертям и не портят карму.

Вальяжно отворачиваюсь, предварительно затянувшись никотином, когда встречаю недоброжелательность или откровенное пренебрежение по отношению не только к себе, но и к чему-либо, и к кому-либо, связанным со мной или с Лёлей. Я научился абстрагироваться и не обращать внимания на неприятности. Их много, но куда важнее не их количество и периодичность наших встреч, а персональное отношение к тому, что рядом происходит. Да, вот так!