«На месте» — негромкий женский голос раздаётся с той стороны широкой металлической двери, в верхней части которой расположена угрюмая решётка с толстыми, почти титановыми прутьями, сейчас наглухо закрытая покосившейся ставней из того же материала, что и полотно просторного прохода. — «Лицом к стене» — направляет конвоируемого спокойное контральто. — «Смотрим прямо, не дёргаемся. Продолжаем движение. Не оборачиваемся!» — как глупую, ленивую скотину подгоняет жёсткий надзиратель в мышиной старомодной юбке, чей нижний, отстроченный, как под линейку, край находится чуть ниже сморщенных колен, оплывших мерзким жиром.
Интересно, это та же женщина? Та, что ювелирно — не иначе! — обыскала меня, а после пропустила через несколько металлорамок и провела сюда?
«Стоп! Лицом к стене» — гавкает заученно инспектор и, видимо, перебирает связку с ключами от замков бесчисленных тюремных помещений.
Дверь с металлическим лязгом хрюкает, затем с визгливым скрипом отворяется, убирая ещё одну преграду перед той, кто, основательно прихрамывая, слегка пошатываясь и жалобно посапывая, заходит внутрь и располагается ко мне спиной.
— Лицом к стене! — отдает уже знакомую команду надзирательница.
Что нужно делать? Я должна финансово отблагодарить её? Наверное, спросить о выделенном времени? Оговорить возможные вопросы? Или…
— У вас есть полтора часа и ни секундой больше, — вступает первой эта женщина. — Если устанете или досрочно захотите прекратить общение, то необходимо вызвать охрану.
— Как это сделать? — забившись в дальний угол и огородив себя тяжёлым стулом, двумя руками обнимаю плечи, растирая, сжимая-разжимая мышцы.
— Просто позовите: крикните или постучите. Я буду находиться за дверью.
Мне слышится, или заключенная что-то произносит, язвит под нос и еле слышно прыскает? Она хихикает? Ей весело, ей радостно? Стефании смешно? Она, похоже, издевается? Ну что ж, пусть стерва радуется, пока я разрешаю.
— В чём дело, Марусова? Закрыла рот и низко опустила голову, — наклонившись назад, надзирательница заглядывает в скрытое пока что от меня лицо. — Не зли меня, кобыла. В карцер захотела?
Боже мой, как грубо, но в то же время доходчиво и авторитетно. По крайней мере, доставленная на свидание моментально замолкает, прикусив язык.
— Обниматься нельзя, держаться за руки — запрещено правилами, — снова обращается ко мне. — Расстояние между вами — этот стол. Вы находитесь вот здесь, а она сидит напротив, слушает внимательно, не поднимая головы. Ясно?
— Да.
— Марусова, что скажешь?
— Да, — бухтит под нос и ниже опускает голову, утыкаясь подбородком в основание шеи, — вопросов нет.
— Заключенная, смотрим прямо, проходим и садимся.
Слежу за тем, как сгорбленная женская фигура поворачивается и направляется к стене, возле которой стоит поскрипывающий стул, расшатанный беспощадным временем и опустившийся от старости.
— Наслаждайтесь встречей, — не скрывая в голосе усмешку, шипит тюремщица, шагая задом наперёд, переступая через выпирающий порог.
«Лучшая подруга» сильно изменилась. Я замечаю всё. Она поправилась, увеличилась со всех сторон, подросла в объёмах, утратив лёгкость. Обабилась, как будто постарела. Переродилась, что ли? Изуродовалась, стала гаже, растеряв симпатию. Приобрела черты колхозной тётки, у которой пятидесятый растоптанный размер стопы и скрюченные артритом суставы на разбитых от тяжёлого труда запястьях. Грудь при движениях раскачивается, а задница виляет, гуляя рыхлым жиром.
— Привет, — откинувшись на спинку стула, произносит глухо и надтреснуто. — Спасибо, что приехала, подруга.
— Ты не будешь прощена, Стефа, — прикрыв глаза, брезгливо отвечаю вместо обязательного вежливого приветствия. — Ничего не произойдет. Досрочного освобождения за примерное поведение и выдающиеся заслуги перед государством не предвидится. Ты осуждена по непростой статье. Вернее, — на одну секунду замолкаю, перевожу дыхание и восстанавливаю сбившийся сердечный ритм, — я не позволю этого. Твоё место здесь, и ты отдашь сполна долг цивилизованному обществу. Я не прощаю и…
«Не прощу! За малыша она передо мной сейчас ответит. Ответит так, как я того хочу» — повторяю про себя всё то, чем год почти живу.
— Это я уже поняла. Не утруждайся что-либо объяснять, но помни, что от сумЫ и тюрьмы нельзя зарекаться. Сегодня я, а завтра ты, детка. А здесь, как ни странно, все равны. Никто не будет чикаться, носиться и прислуживать любимой шлюхе Ромки Юрьева, — хмыкает, не в то горло пропускает слюни, но, чёрт возьми, не замолкает, подавившись языком. — Бля-я-я-я-дь, так и знала, что с такими буржуями ни хрена не выйдет, — катает грубость, по-волчьи разминая шею. — Французские духи и дорогая косметика. Что можно ждать от смазливой фифы? Смотри, не грохнись в обморок, слабачка. Таких, как ты, наша жизнь не любит. Быстро откидываетесь, не отмотав и половины причитающегося. Но чего-то как-то роскошь тебя, Лёлик, не дюже красит. В глотку золотишко не идёт? — она рассматривает меня через ресницы, сканирует, изучает, оценивает, будто обмеряет.