Роман с урной. Расстрельные статьи

— Дядя Пупин, у нас в школе Закон Божий ввели, и я там прочитал, что легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в рай. Спросил батюшку, он у нас на черном бумере ездит: что, тогда он и все богатые попадут в ад? А он мне дал за это по балде и сказал, что меня надо в класс для идиотов. Мама тоже мне нашлепала, и папа велел меньше спрашивать, а то не купит новую игру «Космические киллеры». А вы, раз тоже в церковь ходите и креститесь, могли бы объяснить?

— Хороший вопрос! Мы его как раз недавно обсуждали с Патриархом и нашли решение. В подмосковной Балашихе будет открыта фабрика по выпуску игл с таким ушком, что не только верблюд, но и слон войдет. Так что пусть батюшка тебя не лупит, а лучше с местной властью вложится в проект широкого игольного ушка, куда уже вложилось много видных бизнесменов и политиков. Чтобы потом не оказалось, что, как говорится, много званных — мало переизбранных.

— Святая правда! Теперь вопрос по интернету от учительницы истории Наивны Иосифовны: «Я рассказывала детям о страшном культе личности, когда в лагерях в нечеловеческих условиях сидел миллион человек. Но есть такие с позволения сказать детишки, которые, не понимая духа демократии, спрашивают: ведь и сейчас у нас сидит там тот же миллион — так чем тогда лучше демократия?»

— А вы вспомните, чем раньше занимались заключенные? То строили Беломорканал, то Байконур, то Университет в Москве. То есть не сидели — даже по тому бесчеловечному закону, а созидали из-под палки в нарушение всех прав. А сейчас они, подобно всем свободным гражданам, и в зонах ничего не делают. Вот и ответ: при демократии мы дали право всем не делать ничего — будь это даже вор или убийца.

— Блестяще сказано! И как раз в тему к нам дозвонился телезритель из Екатеринбурга, представившийся как Вован. Вам слово!

— Алло, гараж! Сперва хочу братве из Питера и Кузни передать наш пламенный привет! У нас все до хрена путем, все пацаны уже в бизнесе, проблемы есть, но чисто так, через людей решаем. Теперь эй ты, Грызло! Ну, за судебную реформу и суды присяжных от братвы поклон, всё, на хрен, четко сделал, но и мы всё отбашляли. Но тут братва интересуется конкретно: когда пройдет поправа по УК, чтобы пожизненно давать условно? Базар же был, лаве заслали, кто, на хрен, за базар ответит?

— Отвечаю. Ты что, Вован, упал, в прямом эфире мне предъяву делать? Да я сейчас здесь кончу лохов разводить — твой рог сверну!

— Грызло Грефович, я извиняюсь, но формат нашей беседы…

— А ты, халдей, приткнись, когда тут люди вышли чисто на дела! — бьет туфлей ему в морду, брызги крови, рекламная заставка, после чего залепленный пластырем ведущий появляется уже один:

— К сожалению, наше время истекло, и мы кончаем на такой горячей ноте. Но несмотря ни на что «Педегри кал» остается с вами — и желает вашим псам приятно гадить! И до новых встреч в эфире!

Доктор Гулаго

Мысль изреченная есть срок

Последние судебные процессы над писателем Юрием Мухиным, обвиненным в экстремизме, напомнили мне 50-летней давности травлю Бориса Пастернака.

Сегодня нет публичного политика, который бы не заступился за покойного, не надавал за него отважных оплеух покойной тоже власти. «И тут началась истеричная травля Пастернака… Будущего нобелевского лауреата пинали ногами, приклеивая ему злобные ярлыки: «литературный сорняк», предатель, отщепенец», — в таких выражениях рисуется сейчас эта история. И кто-то крестится в суеверном ужасе: да, страшные то были времена, когда так обходились с бедными творцами!

Но «так» — это как именно? Действительно, за публикацию за границей крамольного романа «Доктор Живаго» власть в весьма топорной форме выразила Пастернаку чисто символическое порицание. Но — и все! Никаких реальных топоров, судов, тяжких телесных повреждений — всего того, что применяется сейчас к инакопишущим, к нему не применялось.

Мало того, за ним сохранили царский особняк в Переделкино, его обеспечили доходной переводческой работой, пьесы в его переводах шли по всей стране, давая значительные отчисления… Да, исключили из Союза писателей — но не из Литфонда. И если первое служило чисто статусным признанием, в чем ставший классиком при жизни Пастернак и не нуждался, второе даровало такой список благ, что травимый мог кататься как сыр в масле! Спроси любого нынешнего писателя, согласился бы он на такую травлю? Да счел бы за верх счастья!

Кстати роман «Доктор Живаго» — очень слабый, по сути это свод черновых материалов к гениальным «Стихам из романа». Но три четверти «Литературной газеты» за 25.10.1958 г. были посвящены его подробнейшему пересказу и разбору. Неважно, что под знаком минус; Федин, Симонов и другие «подписанты» это наверняка отлично понимали, делая опальному собрату ту шумиху, без которой ему бы не видать Нобелевской как своих ушей.

И сам он за месяц до смерти написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то, что есть самое лучшее в нас — художник — оказался в моем случае не затертым и не растоптанным».