Роман-царевич

— Неправда, неправда! Да это вы нарочно, ведь должны же вы знать! Я так рада, что вы и Михаил — согласились вместе… С Флорентием столько говорили, мне так легко с ним…

— С ним?

— Да, прямо скажу: с вами труднее. Часто хотела о многом спросить вас, и не спрашивалось. А впрочем… — она запуталась, — впрочем, до сих пор… я и не могла… и не желала входить…

— Литта, послушайте. Из Пчелиного, от Флорентия тревожные вести. Застал здесь письмо. Я должен быть там; после десятого поеду. Хотите со мной? Это задержит недели на две, на три ваш отъезд за границу, но зато вы поехали бы туда уже с некоторыми сведениями, а кроме того, могли бы пригодиться в Пчелином. Я надеюсь. Вот мое предложение, — но как хотите, дело ваше.

Литта задумалась.

— Поеду, — сказала твердо, подняв голову. — Только… что могу..? Я ведь такая «барышня», Роман Иванович. Не льстите мне, я знаю, что ничего не знаю, ничего не умею. Но хочу уметь, быть другой. Попытаюсь.

— И не боитесь?

— Чего? — Она рассмеялась. — Нет, я не трус. Жизни не знаю, а ее не боюсь.

Помолчав, прибавила:

— Вас… вначале как-то боялась. Что ж, и я не люблю лгать.

С улыбкой Роман Иванович взял ее руку и медленно поднес к губам.

— Меня боялись. Этого я не хочу, слышите? Не хочу. Хочу другого. Ведь надо «не за страх, а за совесть»… Да?

Литта глядела в его неблестящие, упорные глаза, повторила, тоже улыбнувшись: «за совесть, конечно»… а сама опять почувствовала, что если не страх, то похожая на страх безвольная и сладкая боль окутывает ее; что на его «хочу» — такое «хочу» — она непременно ответит «да».

И опомнилась. Как облако, прошла мгновенная мара.

Уже другим, совсем обыкновенным голосом Сменцев говорил ей, что пора вернуться к старой графине. Только что стучалась Гликерия: чай подан.

Глава тридцать первая «ОТ КАМЕНИ ЧЕСТНА»

— Убирайся ты ко всем чертям. Надоел. Без него не знают.

Целый день у Романа Ивановича покалывала печень, был он желт и капризен, а тут явился Варсиска, разводить рацеи, точно в самом деле без него не знают.

— Оказалась бутылка, дана тебе, ну и соси. Я не хочу.

Роман Иванович лежал на диване в первой комнате своей квартирки. Из Луги приехал сегодня отец Варсис, теперь сидел у окна, черный, за бутылкой любимого медока.

Монах одет был щеголевато. Он располнел несколько, а лицо даже залоснилось.

— Да что ж, Роман Иванович, тем приятнее, если сами знаете. Воздух неподходящий. Для красненькой, то есть. Рановато, ох, рановато. Черненькая — другое дело. Сама наклевывается. Таких штук понатворить можно. У иеромонаха отца Лаврентия войско народное готовое. Сам только глуп, как бы не промахнулся. А то, знаете, ежели тамошнее да со здешними дуновениями совокупить…

Роман Иванович нетерпеливо повернулся на диване.

— А ты зачем, болван, мне нагадил в Пчелином? Эх, обрадовался, навинтил, навинтил…

— Роман Иваныч, да я ей-Богу ничего особенного. Я старался по той, значит, нитке. Ну, покозырял несколько. Да Роман Иваныч! Теперь же их ничего не стоит на обратную сторону повернуть! Ведь последнего-то слова никакого не сказано. Бунтуй и бунтуй, а что бунтуй? Это все дальнейшее в наших руках. Там же и Лаврентьевы близко.

— Дурак. В наших руках! В руках — да не в твоих. Пусти тебя в Пчелиное!

— А я и рад, что не пустите. Здесь делов не обобраться. У графини этой я дважды был — ох, сколь поучительно! А тоже Евтихий преосвященный. Навещаю. Крутенек, а обойди его — овечка беленькая. Тут, Роман Иваныч, такая муть пошла, что какую ни задумай рыбку, ту и выудишь.

Сменцева раздражал откровенный цинизм Варсиса; раздражало и то, что он прав. Долго ли путешествовал Роман Иванович? Вернувшись, остро почувствовал, что воздух не тот, и все более меняется. Либо ждать, — ну, это не по нем, — либо…

— А уж на хуторе вы сами направите, как требуется, — продолжал Варсис. — Коли я понадоблюсь, — свистните, я тотчас же…

Хлебнул глоток темного вина, запрокинув голову. Видно было, как шевелится адамово яблоко на полном горле. Причмокнул, прибавил:

— Только вот одно смутительно: до того ли вам? С молодой женой теперь путешествовать отправитесь… Где уж! Дело понятное…

Роман Иванович приподнялся, сел и проговорил тихим от бешенства голосом:

— Ко всем чертям немедля убирайся. Чтобы духом твоим больше не пахло.

Варсис, не допив стакана, как был, схватился со стула и кинулся к дверям. Не мог он выносить этого знакомого — тихого голоса Романа Ивановича.

Так и удрал бы, забыв калоши, да Сменцев окликнул его из передней.

— Ладно. Вернись-ка. Поговорим толком. Дела есть. Но смотри! Ежели ты у меня еще осмелишься выйти из границ…

Подобрав рясу, тихонько прошел румяный монах к своему месту, к окну. И Роман Иванович заговорил о делах, пересилив и окончательно победив раздраженье. Допоздна говорили, даже к невесте в этот вечер не пошел Роман Иванович.

Свадьба назначена была на понедельник, десятое января. И понедельник наступил.