Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

Но самое-то главное: я получила позавчера разрешение на въезд моим!

Милый, дорогой Иван Сергеевич, как хорошо все еще Вы думаете о людях! Как верите еще в человечность в Вашем письме! Если бы Вы однако знали, чего стоило это разрешение, и главное как оно далось! С Пустошкиным я хорошо знакома, — он, как и я с мужем, понять не мог, что сердца в людях больше нет. Пустошкин не мог абсолютно ничего сделать при всем его желании. Адвокаты, связи, немалые связи (!) — не помогли. Железная дверь закона опустилась перед слезами нашими. Надо Вам сказать, что в роду моего мужа есть лица с интернациональной известностью, есть лица с очень большим влиянием. И только одному из них, члену правительства, удалось упросить, и то ему это дали, высказав пожелание, что при первой возможности брат уедет куда-нибудь, хотя временем его въезд не ограничили.

Но я счастлива! Я тотчас же хотела писать Вам, и сегодня написала бы и даже до Вашего письма.

Иван Александрович²⁶ тоже очень беспокоится о моих и писал мне, что «как удар» было для него мое известие, что они опять там.

И Вы знаете, как раз сегодня пишет мама, что положение может создаться ужасное, — их могут всех послать на прежнее пепелище! Подумайте только! Я все читаю и перечитываю Вашу книгу, переживаю, выплакиваю все, что там болит. И думаю, что ее можно было бы озаглавить даже: «Въезд в Европу» (* Ибо всюду на Западе одно и то же.). Если бы я умела писать, то несколько этюдов на эту тему могла бы добавить. Например, после всех высказанных страданий, после жизненно важных соображений, когда нам в 1-ый раз отказали, то адвокат спросил: «а как же теперь Ваша матушка без прислуги будет жить?». Поняли они нас — нечего сказать! Ну, Господь с ними! Теперь все это позади. Я благодарю Бога. Часто думаю о милом, тоже родном Горкине.

Молюсь о Вас!

Всего Вам доброго!

Спасибо за поддержку. Спаси Вас Бог! О. Бредиус

8

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

17. XI.39

Милая Ольга Александровна,

Ваши письма радостью озарили меня, — и за Вас, и за меня. За Вас — что увидите, быть может, маму и брата; за меня — что так доверчиво отнеслись, привлекли и меня в сорадование, как близкого. Знаю о Вашем батюшке от И. А., а Вы так нежно и просто _д_а_л_и_ его духовный облик. Вы — умны сердцем, умны и умом, — и талантливо-живо, ярко даны изображение Вашего обихода и душевного уклада — Праздник душе дали, чуть приоткрыли свой мир. Чего же Вы стеснялись? Это-то и чудесно — искренность, и я очень ценю и благодарю. Метко Вы определили сущность «страдания» на взгляд адвоката. В этом — и все. И это так точно. Например, для Сельмы Лагерлёф²⁷ оказалось невнятным, почему мой Илья (в «Неупиваемой чаше»²⁸) м_о_г_ вернуться в рабство, когда ему открывалось «счастье» — славы и богатства. И заметьте: ведь это как-никак писательница, и даже отмеченная некоторым дарованием. Чего спрашивать с прочих! Пишу Вам кратко, неуверенный, что письмо дойдет, в эти тревожные дни. Известите, что мама и брат — свиделись ли? И да успокоится душа Ваша, родственная моей. Не помню я Ваш внешний облик, так много было народу на моем чтении. Будьте здоровы, душой крепки, сильны волей.

Сердечно Ваш Ив. Шмелев

А письмо Ваше перечитывал.

9

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

29. XII.39