Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

С православием неразрывно связана для Шмелева тема родины. Отношение писателя к СССР и Второй мировой войне гораздо сложнее односторонне понимаемого «коллаборационизма». СССР никогда не существовал для него как Российское государство (в этом взгляды Шмелева очень близки И. А. Ильину). С точки зрения Шмелева, после Октябрьского переворота подлинная Россия была парализована чуждой ей властью, перестала существовать как реальное государство. Только с уничтожением «бесовского ига» возможно возрождение России и возвращение на родину писателя и его произведений. Шмелев неоднократно высказывается о желаемом, «необходимом» поражении СССР во Второй мировой войне, но в то же время все его произведения обращены не к эмигрантской диаспоре, а к русскому народу.

Возникший в мировоззрении Шмелева разрыв между «душой» Родины и ее «территорией» возводит переживаемые события почти на апокалипсическую высоту. С точки зрения Шмелева мировая война должна стать последним испытанием на пути к возрождению, это катарсис России — очищение через страдания. В подобной трактовке нападение Германии на СССР становится необходимой борьбой со злом — большевизмом. В переписке появляется образ Рыцаря[13], с победой которого связаны для писателя и возвращение на родину, и возможность встречи с Ольгой Александровной.

Убеждение в том, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом ради возрождения подлинной национальной России было присуще не только И. С. Шмелеву, но и определенным кругам русской эмиграции. Именно это, вполне объяснимое стремление было в дальнейшем успешно использовано нацистской пропагандой. В зависимости от того, к каким слоям населения она обращалась, использовались два почти противоположных образа России. Если первый образ представлял извечного врага Германии и всей цивилизации, то второй — возможного союзника, страны европейской культуры, но крайне враждебной идеологии. Так, в учебниках, изданных в 1942 году в Риге, на примере текстов И. Шмелева, Д. Мережковского, К. Бальмонта объяснялось, как и зачем надо любить и защищать Россию[14]. Те же имена были представлены в «Народных календарях» — книгах, предназначенных для жителей оккупированных территорий[15]. И во всех этих изданиях произведениям И. С. Шмелева отводилось главенствующее место.

Тем не менее, уже в 1943–1944 гг. позиция писателя значительно меняется. В первую очередь это связано с реалиями жизни в оккупированном Париже (любая информация о событиях на территории СССР подвергалась жесткой цензуре) и судьбами знакомых писателя, многие из которых погибли в концентрационных лагерях. Значительную роль сыграли здесь и письма Ольги Александровны, сопоставившей авторитарные режимы СССР и Германии. Иносказательно называя Гитлера и Сталина («хирург», «семинарист»), О. А. Бредиус-Субботина смогла донести до писателя свою позицию, минуя нацистскую цензуру. Образом войны становится уже не Рыцарь, а машина тоталитаризма, уничтожающая все на своем пути.

К письмам Ольги Александровны И. С. Шмелев относился гораздо глубже и трепетней, чем к обыкновенной частной переписке. Уже в письме 1941 г. он пишет о ее значении: «Оля, ты можешь сжечь мои письма? Я не могу — твои… это ты — живая, вечная. Ты можешь закрыть себя, снять свое имя, но отнять у жизни ценнейшее — подобного не было в веках! — это грех. Мы поем друг друга. Мы находим новое в любви…» (из письма 26.12.1941).

Для Шмелева переписка становится живым произведением, наиболее важные в литературном отношении письма он перепечатывает на машинке и просит Ольгу Александровну сохранить их. В 1944 г., для того, чтобы не разрывать переписку, Шмелев разбирает письма Ольги Александровны и пересылает их ей. Из письма 3 марта 1944 г.: «Я запаковал все твои письма в четыре пачки, 270 писем! На каждой написал: „Может быть опубликовано только с разрешения автора и только вместе с моими письмами к О. А. Бредиус-Субботиной“, и отвез к профессору Карташеву… Я успокоился, когда отвез их. Сердце свое укрыл… Очень хорошо, что [ты] решилась положить в сейф мои письма в тихом городке… Одни без других не могут получить жизни». К концу жизни И. С. Шмелев все больше укрепляется в мысли, что переписка должна быть опубликована. «Мы, Олечка, сами должны отредактировать нашу переписку. Создастся небывалый роман, огромной художественности, опыта, захвата. Должны решить, что оставить, что закрыть, и определить срок будущего опубликования. Это должно остаться. Этот роман будет переведен на все языки» (из письма 24.11.1946).