Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942

Милая, самое дорогое в жизни, — сердцем говорю Вам, — дороже мне всех ликов, чем я томился сладко, пытаясь воскресить их из мысленного праха… — я, дал, Вам… камень?! Вы его выдумали, этот камень-призрак. Если бы Вы бросили в меня, я бы поцеловал — _В_а_ш_ камень! Я… «пытаюсь отойти»?! Где же чуткость Ваша, сердце, ум? почему они не осветили Ваше «потемнение»? Я испугался, что Вы «слишком вообразили»…?! Я смутился, что допустил себя — признаться, — вытянулся к _с_о_л_н_ц_у, как цветок, забытый… — смутился, не оскорбил ли _С_о_л_н_ц_е. Боже мой, вдумайтесь, солнце мое живое! Я — «жестокий»? Мне, «для себя» — жаль сказанного? не ради Вас, которую смутил, как мне вдруг показалось?! Да я же благоговею перед Вами… поймите же… не могу же я сердце разорвать и… — вот, смотрите! Ну, чем заставлю Вас поверить… ну, я не знаю… Но знайте, — если бы Всемогущий сказал мне — «все твое — прахом, ничего не было и ничего не будет в твоем искусстве, но _о_н_а_ _б_у_д_е_т, какой ты _е_е_ знаешь, как теперь, далёко… — что изберешь?» Чтобы _о_н_а_ была! — клянусь, вот моя правда. И э_т_о_— «камень»?! В вашей руке мое письмо, 15.IX[94], там «Свете тихий»… — там _в_с_е. Я тогда не знал о будущих «экспрессах» Ваших. Я для Вас писал набросок — «Свете тихий», к Вам тянулся, на Вас молился… это же не-льзя нарочно, это творится сердцем, Вы же, такая чуткая, должны же слышать музыку слов… ведь каждая творческая вещь, пусть маленькая, но сердцем порожденная, свой ритм имеет, передает биение сердца, его стучанье, его… красноречивое молчанье!.. Ласточка моя, мое очарованье, лучшая всех женщин… Вами дышал я, любовался Вами… пел Вам песню… пусть в этом незначительном отрывке… — но как легко, в сладком забытьи, в воображаемом — не бывшем, _п_е_л_о_с_ь! Вы пожелали — и я был счастлив. Вчитайтесь, — м. б. найдете _с_е_р_д_ц_е, ритмы его стучаний… — это нельзя придумать, нельзя подделать. Художник кисти знает, как _п_о_е_т_ «свет», его дуэты с тенью. Вы знаете, как поет Врубель в «Царевне Лебедь»¹⁶⁰, Левитан — «Над вечным покоем»¹⁶! Саврасов в «Грачи прилетели»¹⁶², серовские портреты, не все. Нестеров — мистически-бескровный — мог бы спеть «ангело-любовь»… Даже малявинские «Бабы»¹⁶³… — только, он скуден, малообразован. Всякое истинно-искусство — всегда песня, гимн. Поют цветы, и птицы… только «жестокие» не могут. Я — жестокий?! О, дайте же, обойму Вас, безнадежно… нежная моя… я же знаю, что Ваше сердце тосковало, тепла хотело, ласки… я же знаю! Ну, возьмите же все, что нежного во мне найдете… мне ни-чего не надо, лишь любить Вас, в мыслях Вас лелеять… славить, моя прекрасная царевна. Почему открытки..? Я их не помню, почти, лишь смутно… Потому, должно быть — что были письма, раньше, Ваши письма… там не было личного обращения, именного… там было обращение из сердца… — Вы знаете. Так и я не мог уже — я — раньше! — называть Вас по имени… — Помните, лирическое, у Чайковского? — «Я имени ее не знаю, и не хочу узнать… Земным названьем не желаю _е_е_ назвать…»? Вот, как душевно _в_е_р_н_о! И вот, после именинного письма… Вы стали называть меня по-имени… — сердце вдруг мое затрепетало, затомилось… — мне показалось — после моего «признанья», — что я Вас смутил, что ли… ну, не знаю… Я чуток, м. б. обманно-чуток… Когда страшишься потерять бес-цен-ное… — сердце чутко-настороже… Я, благоговея, стал осторожным… — мне, какой я есмь, мне же так стыдно навязывать себя, льнуть с нежными словами излияний… разве я не понимаю?! — и я, — чего мне это сто-ило! — я запросил Вас, за Вас тревожась… Ну, да, я совершенно откровенен с Вами, говорю Вам все. Да, я знаю, что женщины влекутся не только внешним, не только «лаской тела», я _з_н_а_ю_… Я знаю и свою силу дарования, я видел много женских глаз, страстно-благодарных… я чувствовал не раз, совсем недавно, как иные готовы _в_с_е_ мне отдать… и отдавались бы душой и… телом! — _з_а_ маленький «им» _г_и_м_н… — благодаря _з_а_ _в_с_е, что дал я их чувствам, даже их страстям моими образами, налитыми страстной жизнью… я _м_о_г_ их очаровывать, раздражить в них чувственный инстинкт… _с_л_о_в_а_м_ и даже! — и я, — верьте мне, не верьте, воля Ваша, — я ни-когда, после гибели-утраты моего Сережи, не пользовался этим. Да, я знаю, что нервно-жизненные силы во мне целы, я признаю за телом властные его права, все принимаю, как дар Творца, я не аскет, несущий подвиг, мне _т_е_л_о_ нужно, да… нужно для возбуждения, для творческих порывов-взлетов… но я себя держал на поводу, для Оли, для _п_о_р_я_д_к_а, для… не знаю. Раньше… в Москве, да, я увлекался, редко… только два-три раза… — это было бурно, больно, не совсем и чисто… в отношении _т_о_й, кого любил я безотчетно. (Вам только говорю!) Это было временное ослепленье, до «Чаши». Так вот, как у Тютчева… с Денисовой[95]. Он не одолел «уз света», я — «уз любви»: остался однолюбом. Оля моя _н_е_ _з_н_а_л_а. И — слава Богу. Но она, _в_с_е_ _з_н_а_л_а… чутким сердцем… как мучилась..! мучился и я, скрывая. Это была… «святая ложь», как Вы назвали, помните? Моя «жертва» мучилась, немного, правда, — порвала с мужем, бросила девчушку… меня _н_е_ укоряла, — понимала..? — не знаю. Быстро утешилась, сошлась с белым офицером, — она училась пению в Москве, прекрасный голос, — как она мне пела партию «Миньоны»¹⁶⁴! — Были слухи, что ее расстреляли большевики, офицер оказался в «группе», группу открыли, — мы были уже в Крыму. Так вот, голубка нежная моя… — вот мои грехи… перед женой. Правду говоря, я не считал их за грехи… да и теперь их не считаю… — требовал инстинкт, душа была свободна, нетронута… — _в_с_я_ у сердца моей святой. Так вот, — теперь… вся моя душа, — перед Вами. Вы _в_с_е_ закрыли, на земле. А _т_а_м… — _т_а_м_ же темных чувств, боренья крови… — нет, _т_а_м_ — только _с_в_е_т, _т_а_м_ — _в_ы_с_ш_а_я_ _л_ю_б_о_в_ь… _т_а_м_ — кто может знать?! — что _т_а_м? Опытом я знаю, _к_а_к_ _я_ _л_ю_б_л_ю_ Вас, _к_а_к_о_й_ _л_ю_б_о_в_ь_ю: эта моя любовь — _в_ы_с_ш_а_я, какая только может быть на земле, — любовь до смерти. _В_с_я_ _л_ю_б_о_в_ь, — я откровенен с Вами, полная любовь, — не только в воображении, благоговении, — нестеровское, что ли, — нет, тут и бурленье крови, и томленья страсти, и — поклонение, и нежность, и любовь _у_м_а… — ну, как это можно, словом? — ну, — «я имени ее не знаю и не хочу узнать… земным названьем не желаю _е_е_ назвать!» Вот. Творят в искусстве лишь _с_т_р_а_с_т_н_ы_е — я[96]. Как и в подвижничестве. Я знаю, _к_а_к_ Вы — страстны. Да эти же… «экспрессы», упреки, обвинения… нежность… — это что? Лю-бовь, конечно… пусть хоть… _и_д_е_а_л_а. Да Вы же — вся православная, моя славянка. Вы, м. б. еще не все постигли, что же такое — православный? Как понимаю я, — это — _в_ы_с_ш_а_я_ _с_в_о_б_о_д_а_ _д_у_ш_и, полная свобода… только надо _в_ы-н_е_с_т_и_ ее! Я многое хотел бы сказать Вам… рука в руку говорить Вам о «православном», как я понимаю. В православном ценны — «жар и миг». Да, да. Тут нет игры словами. Пока скажу лишь — есть _т_р_и_ момента, недоступных ни католицизму, ни лютеранству: притча о блудном сыне¹⁶⁵, миг на кресте, «помяни мя — разбойника»¹⁶⁶, и… неповторимое «Слово» Иоанна Златоуста — на Воскресение Христово¹⁶⁷. Католики изгнали это слово из сочинений Отца Церкви. Хотели бы вырвать и заветные страницы Евангелия… — они их уличают. Мы, православные, — мы, просто, — скотина беспастушная¹⁶⁸! Такая нам дана свобода… — ну, вы-держи! Страстные душой и телом, мы мечемся в своей свободе от Мадонны к Содому, по слову Достоевского¹⁶⁹. А его герои! Митя Карамазов! Мы — «го-рячие», по Апокалипсису¹⁷⁰, нас Господь не изблюет из уст Своих. Мы _и_щ_е_м, путаясь в грехе, грешим в исканиях. Слишком мы степные, вольные, в просторах… Недаром князь Владимир, слишком накрутивший в жизни, — принял такую веру¹⁷¹: чувствовал свою стихию. Потому-то и стала Русь — Россией. И Вы, милая девочка моя, Вы сами чувствуете, радостно плещете в ладошки, вся в слезах, от сна, Вас воскрешающего, — «Воскресенья», — в бурном напряжении чувств, — какая же Вы _р_у_с_с_к_а_я_ и — православная! Браво, милая ласточка, вольная певунья… Вы — бурная-святая! Вы «неутешная» — помните, писал Вам, о ребенке? И я Вас так и учувствовал, всю, _в_с_ю… — и _о_б_н_я_л, уже давно-давно… когда — «кроме меня да птички»! Да Вы же сами не знаете себя, а я-то _з_н_а_ю, _к_а_к_у_ю_ песнь споете. Вы — вольная чудесно, но уже и теперь в Вас чувство меры… Простите, но такой чудесный образ: Пушкин дал!!¹⁷² — образ для всех, творящих бурно… образ «сдержанного мерой творческого порыва», это — гениально! — Вот, напомню: «Кобылица молодая, — Честь кавказского тавра, — Что ты мчишься, удалая? — И тебе пришла пора; — Не косись пугливым оком. Ног на воздух не мечи, (Видите — _к_а_к_ дано!! скульпту-ра!! Вот чудеса-то _С_л_о_в_а!) — В поле гладком и широком — Своенравно не скачи. — Погоди, тебя заставлю — Я смириться подо мной: — В _м_е_р_н_ы_й_ _к_р_у_г_ твой бег направлю — _У_к_о_р_о_ч_е_н_н_о_й_ _у_з_д_о_й» — разрядкой данные слова — это я подчеркиваю, я даю разрядкой. — Не знаю, как Вы, а я _э_т_о_ пережил, я себя сам укоротил уздой и направил в мерный бег… — слишком я был бурнопламенен, — тут помогла и светлая душа Оли, при ее жизни со мной, и — _п_о_с_л_е. Для меня сомненья нет: она отозвалась на мою мольбу-тоску, и я увидел Свет… — Вас, «не в портрете неизвестной _с_в_о_ю_ мечту»… нет, Вас — все закрывшую, _ж_и_в_у_ю… — радость, веленье, _ж_и_з_н_ь. Как Вы меня изобразили бо-льно… — в «обиде» Вашей, в гордости, в тревоге, в грусти. Ми-лая… я склоняюсь перед Вами, молюсь на Вас, целую Ваши ножки, стройные какие — у дерева! — какая вся Вы стройная, статная какая, _л_е_г_к_а_я_ какая… — вся _п_о_е_т_е. Смотрю в восторге, — только глаза мои ласкают… — «твоей одежды не коснусь»! — о, милая..! чистая вся, святая. Как я люблю Вас, моя Олёль, — простите мне, я же хочу быть откровенным, Вы этого хотели, Вы — _в_е_л_и_т_е. Ну, отвернитесь, велите замолчать, — замолкну. Я, _п_ы_т_а_ю_с_ь, «отойти», от Вас?! Слышите Вы, _ч_е_м_ бьется мое сердце? _к_е_м_ _о_д_н_о_й? Вы знаете. Я — пишете Вы — «не смог бы писать так, если бы увидел _г_л_а_з_а…» Хочу увидеть! «Броженье мне помогает»? Да, Любовь — самый верный друг творчества: она рождает детей… телесных и духовных. Не плохо это. На Вас смотрю, как… на модель? Много кругом «моделей». Вам самим _н_у_ж_н_ы_ «модели», а в Вас, пред Вами вянут, гаснут _в_с_е_ мои образы, то-нут… «Мучаю… _л_ю_б_я»?! «Мечта, в портрете неизвестной»? Да, Ваш портрет — _м_е_ч_т_а. Прекрасная. Все дни любуюсь, — покрыли все портреты. Искры Ваши опаляют, до сладкого ожога, _т_р_е_в_о_ж_а_т. «Если бы Вы знали _в_с_е! Молчу пока». Да, _в_с_е_г_о_ не знаю. О, благодарю за то немногое, что знаю, храню в сердце, как святое. «Вы гордились бы, как вы сильны». Чем силен? Не знаю. М. б. почти знаю. Люблю _Т_е_б_я, моя бесценная, Красавица, Прелестная, неупиваемая, неповторимая, несказанная! _В_с_ю_ Вас люблю… со всею Вашей страстной-тревожной устремленностью в порыве… чу-дная моя, — молиться на Вас хочу, — не песню, акафисты¹⁷³ Вам петь хотел бы. Что большего могу еще сказать? Все исчерпал; сложил все силы чувства в молитвы Вам. Страдаю — и люблю. Я, Вас, люблю. Люблю тебя, моя царевна, люблю безумно, девочка моя прелестная, вся в солнце… — Вы разрешили мне, Вы хотели, чтобы я был _о_т_к_р_ы_т_ы_й… — я всегда был прям душой перед Вами. Я люблю тебя, милая Оля, сестра моя по духу, по призванности, красивую и молодую…. а я — какой! — ну, это же не может быть обидно, для Вас! Не видя и не слыша, на отдалении… — _т_а_к_ полюбить, — нет, _н_е_ влюбиться, нет, — так отдать себя в чувство всего!.. — так со мной не бывало, ни-когда! — детская моя любовь… — первая любовь, — это так понятно.