Роман Виолетты

Чтобы обнаруживать ошибки в изображении благородных чувств в психологических драмах и пожимать плечами, видя самовлюбленность авторов, которые мне их читают. Мой успех меня не радует — чаще всего это уступка дурному вкусу. Поначалу мне хотелось говорить на сцене естественно — это не произвело впечатления. И тогда я заговорила нараспев — гром рукоплесканий. Поначалу я играла свои роли просто, поэтично, искусно — мне говорили:

«Да, неплохо, недурно». Я размахивала руками, закатывала глаза, вопила — зал сотрясался от возгласов «браво». Мужчины, делающие мне комплименты, превозносят вовсе не то, что я считаю в себе истинно ценным; женщины, рассуждающие о красоте, понимают ее совсем не так, как я.

Незаслуженная похвала ранит не меньше справедливой критики. Слава Богу, и мои недостатки и мои достоинства помогают мне зарабатывать достаточно, чтобы не нуждаться ни в ком.

Быть должницей мужчины и говорить ему: «На, вот мое тело в уплату» — по-моему, уж лучше умереть!

— Ну, а женщины?

— Женщин я принимаю, лишь поскольку я властвую над ними, поскольку для них я мужчина, супруг, хозяин; правда, женщины капризны, вздорны, неумны; кроме некоторых, это существа низшего порядка, созданные для послушания. Велика ли заслуга подчинить себе женщину? Но они тут же начинают кричать о тирании и обманывать вас. Нет уж, Мариетта, лучший вид власти — это быть хозяйкой собственной судьбы, заниматься лишь тем, что тебе по душе, ходить только туда, куда пожелаешь, повиноваться только собственной воле, никому не позволяя сказать тебе: «Я так хочу».

Ни у кого нет подобного права по отношению ко мне. Мне двадцать два года, я девственница; да, я невинна, как Эрминия, как Клоринда, как Брадаманта, и если когда-нибудь целомудрие станет мне в тягость — я сама себе вручу его, точно дар, мне одной достанется боль и наслаждение; я не желаю, чтобы после моей смерти кто-нибудь из мужчин сказал: «Эта женщина принадлежала мне».

— Если вам такое по вкусу, — промолвила Мариетта, — чего ж тут возражать.

— Речь не о вкусах, Мариетта, это моя жизненная философия.

— А по мне так, — продолжала Мариетта, — умереть девственницей — просто стыд.

— С тобой, я уверена, такой беды не случится. А сейчас помоги мне одеться, Мариетта.

Флоранс осторожно поднялась с кровати и устало опустилась на кушетку перед псише.

Мы уже говорили, что Флоранс не была в точном смысле слова красавица. Но лицо ее отличалось необычайной выразительностью; эта женщина, познавшая любовь лишь умозрительно, в совершенстве умела изображать любые безумные страсти, вплоть до исступления. Это был один из редких талантов, таких, как Дорваль и Малибран.

Она приняла ванну, на завтрак выпила чашку шоколада, повторила наизусть свою роль, раз десять перечитала письмо графини, не на шутку разволновавшись, на обед съела консоме, два сваренных в салфетке трюфеля и четыре рака по-бордоски.

В театр она отправилась вся дрожа. Прелестный юноша, или, вернее, графиня, уже заняла свою ложу; перед ней на кресле лежал огромный букет.

В четвертом акте во время самой трогательной сцены графиня бросила букет актрисе.

Флоранс подобрала цветы, отыскала записку и, не дойдя до своей гримерной, прочла:

«Получила ли я прощение ? Мое нетерпение столь велико, что я сама пришла узнать ответ на этот вопрос. Если Вы меня простили, вставьте цветок из моего букета в Ваши волосы. В таком случае самая любящая из влюбленных станет самой счастливой из женщин и будет ждать Вас в экипаже у артистического подъезда, надеясь, что сегодня за ужином Вырешите не грустить в одиночестве, а предпочтете полакомиться крылышком фазана у нее в гостях.

Одетта».

Флоранс, не раздумывая, выдернула из букета красную камелию и вернулась на сцену с цветком в волосах.

Одетта зааплодировала так, что едва не вывалилась из ложи; Флоранс сумела послать ей воздушный поцелуй.

Полчаса спустя принадлежавшая графине двухместная карета уже стояла с опущенными шторами на улице Бощщ.

Флоранс торопливо сняла кольдкремом белила и румяна, прошлась по лицу рисовой пудрой, накинула халат из пестрой кавказской ткани и выскочила на улицу.

Негр Одетты отворил дверцу. Флоранс впрыгнула в карету; чернокожий слуга занял свое место, и кучер погнал лошадей крупной рысью.

Графиня заключила Флоранс в свои объятия, но нам известны суждения актрисы о своем достоинстве. И, вместо того чтобы занять место, которое приготовила ей графиня в своих объятиях и на своих коленях, сама Флоранс резким и стремительным движением подхватила графиню на руки как ребенка и тем же движением — движением борца, повергающего противника, уложила ее себе на колени и столь же стремительно и крепко прижалась губами к ее губам, скользнула языком между ее губ, расстегнула пуговицы ее панталон, и вот уже ее рука оказалась между бедер графини.

— Сдавайтесь, красавец мой, — со смехом воскликнула Флоранс, — вряд ли кто-нибудь вас выручит!

— Сдаюсь, — отозвалась графиня, — и прошу только об одном — чтобы меня никто не выручал, я хочу принять смерть от вашей руки.

— Ну, так умрите, — произнесла Флоранс. с какой-то кровожадностью.