Роман-воспоминание

36

Позвонил Баруздин: днем зайдет. Жил он на другом конце Переделкина, в районе, который мы называли «Неясная поляна». Так забавлялись обитатели городка писателей. Улица, где дача Софронова, – «Avenue Parvenu», наша улица Довженко упиралась в лес и потому именовалась «Творческий тупик».

Баруздин пришел, худой, изможденный, бледный, бородка его старит, но глаза блестят – принял утреннюю рюмку. Без этого не обходился. Заглянешь в ресторан ЦДЛ, он уже у стойки. Чем-то тяжко болел, может быть, надеялся таким способом одолеть болезнь. Не одолел. Через четыре года умер.

Печататься Баруздин начал в журнале «Пионер» в 11 лет, в 1937 году, в стереотипах того времени и сформировался. Верил свято. Пятнадцатилетним мальчишкой ушел добровольцем на фронт, воевал. Была в нем некая душевность, демократичность, вел себя порядочно и журнал старался сделать прогрессивным, конечно, в меру дозволенного.

Пришел к обеду. Таня сделала плов, поставила на стол коньяк.

– Прочитал твою «Справку» и в третий раз перечитал рукопись. Ты проделал титаническую работу. Теперь речь идет о деталях, их можно выправить за полдня. Я вот написал, – протянул мне несколько страниц мелкого машинописного текста, – ты почитай, а мы с Танюшей еще по рюмке. Под такой плов грех не выпить.

Свои письма Баруздин, как оказалось, печатал в двух экземплярах, копии сдавал на хранение в ЦГАЛИ (Центральный государственный архив литературы и искусства). Не буду излагать письмо целиком – длинный набор выписанных из романа фраз с его комментариями:

...

«Рассуждения Сталина: „Если при этом погибнут несколько миллионов человек…“ – надо ли это?

Еврейская тема: «Палестина, жидовка». Зачем педалировать?

Коллективизация… «При этом погибли миллионы людей». Так ли? По БСЭ, в 1941 году в местах поселений находились 930 кулаков.

Явное сочувствие в адрес Бухарина и Рыкова. К чему? Ведь они не реабилитированы».

В таком духе несколько страниц… «Сделать это необходимо. Не дай бог, чтобы Главлит потребовал у нас визы ИМЭЛ».

Я отложил письмо, посмотрел на Баруздина:

– Не принимаю ни одной твоей поправки. Ничего больше выскабливать не позволю. Роман от вас забираю.

– Толя, как можно?! Я уже объявил о твоем романе!

– Ты объявил о романе, который я вам дал, а хочешь печатать огрызок, который вы из него сделали. Ты – сталинист, живешь в пятьдесят первом году.

Он вскочил:

– Как ты можешь это говорить? У меня отца арестовали при Сталине.

– Да, ты мне рассказывал, Крупская его спасла. Но запомни: народ сметет вас с вашим Сталиным.

Зазвонил телефон, я ушел в кабинет. С Баруздиным осталась Таня.

– Танюша, что случилось с Толей? Жил с этим романом двадцать лет спокойно, а теперь, когда всё на мази, стал просто психом.

– Его довели вы, Сергей Алексеевич! Он уезжает в журнал с нитроглицерином и возвращается черный. За эти три месяца я ни одной ночи не спала спокойно, все время прислушиваюсь – дышит ли?

– Осталась сущая ерунда, несколько фраз убрать. При его опыте и мастерстве это пара часов работы. Уговори его!

– Никогда! Жалею, что он выбросил двести две страницы, очень жалею!

Я вернулся на веранду.

– Так, Сережа. Письмо твое оставляю на память. Романа, считай, у вас нет. Он, конечно, нас с тобой крепко повязал, но расстаются и после многих лет супружества. Впрочем, часто остаются друзьями.

Разговор этот был 22 декабря.

Через два дня шофер Баруздина привез его новое письмо:

...

«Дорогой Толя! С „Детьми“ теперь все хорошо. У тебя не должно быть никаких опасений. Они идут у нас точно и верно. Будущий год будет „твой“ и до некоторой степени и „мой“».

Часа через два позвонила Смолянская:

– В журнале праздник – роман ушел в набор. Поздравляю!

Что же произошло за эти три месяца?

В своих мемуарах, в главе «"Дети Арбата" и другие прорывы» Горбачев пишет:

...

«Анатолий Рыбаков прислал мне письмо, а затем и рукопись… В ней воспроизводилась атмосфера времен сталинизма… Я считал, что книга должна выйти в свет, поддержал ее и Лигачев».

Я был удивлен: ни письма, ни рукописи я Горбачеву не посылал. Позвонил в его Фонд и попросил прислать копию моего письма. Обещали разыскать. Не нашли. «Михаил Сергеевич точно не помнит: было письмо или не было».

Не помнишь, не пиши! Впрочем, это маленькая неправда. Большая неправда открылась через десять лет.