Роман женщины

— Жанна Булэ, — отвечала добрая женщина, все еще не веря в действительность посылаемого ей счастья.

«…Жанне Булэ, — писал Эмануил, — сумму в шесть тысяч франков и потом будете продолжать выдавать ей же по 500 фр. в месяц, пока не получите от меня приказания прекратить эту выдачу. Наконец, все, что бы ни потребовала г-жа Булэ от имени моей дочери, как ее воспитанницы, — г-н Моро возьмет на себя труд удовлетворять ее требования. Эмануил де Брион».

— Вы должны, — продолжал Эмануил, — мало-помалу приучать дочь мою к мысли, что родители ее умерли… и когда приедут взять от вас моего ребенка, вам вручат от меня бумагу, которая совершенно обеспечит вашу будущность. Но помните, что только лицу, принесшему эту бумагу, вы можете отдать мою дочь.

— Я исполню сударь, вашу волю, — отвечала озадаченная женщина, не зная, за кого она должна принять человека, который платит по 500 франков в месяц незнакомой женщине и дает ей в подарок дом в 6 тысяч франков.

— Итак, прощайте.

— Вы уезжаете?

— Да.

— А когда приедете опять?

— Быть может, сегодня же, быть может, — никогда.

Затем он поцеловал дочь: минут пять длился этот последний поцелуй, как будто несчастный отец хотел в нем передать всю свою душу.

— Вот ее вещи, — говорил он со слезами, — наблюдайте, чтоб она всегда была хорошо одета, потому что она любит это… Я прошу вас, наконец, обращаться с нею, как бы она была ваша собственная дочь.

После этого Эмануил еще раз поцеловал малютку, отдал наполненный золотом кошелек Жанне и вышел.

— В министерство ***, — сказал он кучеру.

Мы не беремся описывать состояние души де Бриона: он не плакал, потому что есть страдания, которые сушат слезы на глазах, заставляя их падать на сердце; но при всем том сила характера этого человека была так велика, что, подъехав к бульвару, он вышел из кареты если не веселым, то совершенно покойным. Приказав доложить о себе министру, которого мы знаем уже по отношениям с Юлией, он был немедленно принят.

— Что привело вас ко мне? — спросил министр.

— Мне нужен паспорт.

— Вы уезжаете?

— Немедля.

— Куда вы едете в это время?

— Путешествовать.

— Вы нездоровы?

— Нет, но г-жа де Брион очень больна.

— Скоро вы вернетесь?

— Не знаю.

Министр, казалось, не понимал, в чем дело.

— Так вам угодно паспорт? — повторил он. — Куда именно?

— Всюду… во все страны…

— Если ваша супруга больна, то ей, вероятно, нужен теплый климат. Поезжайте в Италию.

— Пожалуй.

— Вы там встретитесь с одним из ваших друзей.

— В самом деле, с кем же именно?

— С де Грижем.

При этом имени Эмануил вздрогнул.

— Разве он уехал? — спросил он.

— Да, со своей сестрой. Он приходил свидетельствовать свой паспорт.

— С сестрой… — проговорил Эмануил.

— Это вас удивляет? Я тоже считал его единственным наследником своего рода, а оказалось, что у него есть еще сестра.

Эмануил угадал все: он чувствовал, как кровь приступала к его сердцу.

— Хорошо, я поеду в Италию, — проговорил он с усилием.

Министр позвонил; секретарь, тоже знакомый нам, явился, и министр, отдавая ему бумагу, сказал: «Прикажите выдать паспорт». Потом, обращаясь к де Бриону, прибавил: «И в паспорте будет сказано, что вы едете по казенной надобности, следовательно, вы не будете задержаны на станциях; я надеюсь, это что-нибудь да значит для нетерпеливого путешествия».

— Благодарю вас за такое внимание, — отвечал де Брион, откланиваясь.

— Не приезжала Юлия? — спросил министр своего секретаря, лишь только де Брион вышел.

— Нет еще.

— Ну так непременно будет, потому что отъезд де Бриона — ее дело.

Отсюда де Брион приехал к тестю. Старый слуга графа, отворивший теперь двери Эмануилу, был сильно встревожен. Он молча ввел де Бриона в комнату своего господина, который, казалось, не обращал вовсе внимания на окружающее.

Эмануил, подойдя к графу, увидел и его бледность, и неподвижно остановившиеся глаза, на ресницах которых висели крупные капли слез. Бедный старик был близок к помешательству, и, казалось, будучи на рубеже безумия, не сознавая своего положения, он был как бы сам удивлен этим расслаблением мозга, которое предшествует всегда сумасшествию.

— Батюшка, — сказал де Брион, становясь перед ним на колени, — батюшка, благословите меня!

Граф остановил свой взор на молодом человеке, и кроткая улыбка, в которой читалось безысходное горе, появилась на его губах; но язык его не проговорил ни слова.

— Батюшка, — продолжал Эмануил, — не находите ли чего в моих действиях, за что можно было бы порицать меня?

Граф сделал отрицательный знак.

— С тех пор, как вы вручили мне вашу дочь — не был ли я разве всегда верным и любящим ее мужем.

Граф повторил то же движение.

— Итак, мне не в чем упрекать себя; я — только невинная жертва.

Старик обнял своего зятя, и де Брион почувствовал на щеке своей след горячей и священной слезы.