Роман

— Насколько старыми? — спросила миссис Фенштермахер, обернувшись от своей плиты.

— Сделанными еще до Второй мировой войны. Даже задолго до нее. Настоящие немецкие, а не недавние подделки.

— На коровнике моего отца было четыре магических знака, — сказала она.

А я дополнил:

— Ты стояла рядом с ним в тот день, когда я купил их у него.

— Верно, — воскликнула она. — Но ты никогда не говорил, что ты с ними сделал.

Обращаясь к обоим Фенштермахерам, так как я не мог предположить, с кем из них я смогу договориться по поводу знаков, я объяснил:

— Я почистил грани, заделал трещины…

— Чем? — поинтересовалась миссис Фенштермахер.

— Очень крепким новым клеем. Затем осторожно нанес краску взамен облупившейся и обработал края так, чтобы они казались отломанными, а не отпиленными.

— Ну а потом?

— Потом я приклеил их на деревянную панель, оставив поля шесть-восемь дюймов.

— А это зачем? — спросил Отто.

— Чтобы нанести узор. Но сначала я шкуркой или пемзой придаю поверхности доски шероховатость — она должна выглядеть столь же старой, как и сами знаки.

— А что за узор? — спросила миссис Фенштермахер, она все еще стояла у плиты, дожидаясь появления золотистой хрустящей корочки.

Я раскрыл и эту интересную часть процесса:

— Узор немецкой Пенсильвании — старые символы.

— Как на свидетельствах о рождении? — воскликнул Отто. — Тюльпаны, сердечки с подписями?

Наши немцы были не искушены во всех видах искусства: они плохо знали музыку, за исключением длинных гимнов и несложных мелодий, не рисовали портретов и пейзажей, не ваяли. Библейский аскетизм запрещал такие занятия. Но чем мы увлекались с чрезмерной старательностью, так это малеванием узоров с бесконечно повторяющимися рисунками: птичками, буквами и человеческими фигурами. Подобные картинки в старые времена использовали на свидетельствах о рождении, школьных дипломах, в изображениях генеалогических древ и других важных бумагах.

— А почему ты совмещаешь знаки и картинки? — не унимался Отто.

— Потому что я создаю художественное произведение. Старое и новое — великолепная смесь и очень по-немецки.

— А что ты со всем этим делаешь?

— Продаю или отдаю в музеи, в публичную библиотеку.

— Тогда ты — художник, такой, как их показывают по телевизору? — спросила миссис Фенштермахер.

— Только любитель. Просто после столь долгого сидения за машинкой я люблю поработать руками.

— А люди покупают то, что ты делаешь? Эти амбарные художества?

— Я чаще дарю. Но иногда покупают.

— Я думал, что ты сумасшедший, — рассмеялся Отто, — предлагать мне деньги за это старье! Но если ты их продаешь, то я еще запрошу вдвое больше того, что ты мне предлагал в прошлый раз.

Я не успел ничего ответить, так как миссис Фенштермахер накрыла на стол. Она поставила не только аппетитное мясное блюдо с кукурузой, по краям обрамленное яблочной подливкой, но также сковородку с деликатесом — золотистой кукурузной запеканкой, поджаренной в масле до темно-коричневого цвета и политой густым сиропом «каро». Это была еда фермеров-работяг, с массой холестерина, но ведь мы, немцы, считаем: «если не жарена — это не еда».

Вкус обоих кушаний был такой необыкновенный, что я счел своим долгом похвалить поваров:

— Я теряюсь в догадках, Ребекка, что вкусней — мясо или запеканка.

— Мясо — мужнино, запеканка — моя, — пояснила миссис Фенштермахер.

Удовольствие от трапезы было несколько испорчено прибытием сына Фенштермахеров, хамоватого толстого парня девятнадцати лет, получившего необычное, но, безусловно, подходящее ему прозвище — Повидло. В немецкой общине, где всего несколько вариантов фамилий и еще меньше — имен, привезенных из Европы, нередко встречались мальчики-ровесники — полные тезки. Так, в моей семье было три Лукаса Йодера, а у Фенштермахеров — три Отто. Однако существовал обычай обращаться друг к другу Большой Отто, Рыжий Отто или в случае с неуклюжим Отто — Повидло.

Оба родителя сразу же налетели на сына. Мать с криками:

— На обед нельзя опаздывать!

И отец:

— Ты должен был помочь мне с деревяшками для мистера Йодера!

Совершенно не обращая внимания на родительские упреки и полностью игнорируя меня, Отто-Повидло жадно заглотнул все, что было на тарелке, и пододвинул ее в сторону матери:

— Еще мяса.

Насытившись наконец, Повидло рыгнул, отодвинул стул и буркнул:

— Пошли к деревяшкам, — тяжело поднялся и, прихватив топор, а также лом, направился к тому самому ветхому амбару. Вслед за ним туда пошли и мы с Фенштермахером-старшим.

Вскарабкавшись на лестницу и сделав первый удар, Повидло прогремел сверху:

— Не понимаю, на кой вам нужны эти штуковины.

Я старался не раздражать его, уверяя, что он делает очень полезное дело, но мои ухищрения не подействовали, так как в тот момент он вонзил топор в самый лучший из трех знаков. Силясь предотвратить последующие повреждения, я сказал:

— Ничего страшного. Это можно исправить. Ты все делаешь правильно.

Последний из знаков он отсоединил уже без повреждений.