Романовы

Мое тело дрожало, но я не видела ничего вокруг. И почти ничего не слышала, кроме крика Юровского. Требования остановиться. А потом топота ног – когда солдаты помчались вверх по лестнице, жадно вдыхая ночной воздух. Они думали, что смогут сбежать от содеянного. Покинуть нас, наши задыхающиеся, умирающие тела. Лежащие вместе.

В наступившей тишине я услышала стоны сестер. Крик доктора Боткина. Хотелось плакать. Хотелось чувствовать, что меня держат за руку. Я не хотела умирать в одиночестве. Но не могла пошевелиться. Жар распространился по моей груди, заставляя тело онеметь, затрудняя дыхание…

Послышались шаги, а затем солдатам скомандовали вернуться и закончить работу.

Наконец я позволила себе ускользнуть.

23

Сознание вернулось с резкой болью в позвоночнике. Мое тело покачивалось взад и вперед. Грубые руки держат меня под мышками, другие хватают за лодыжки. Затем – невесомость. Я тяжело приземляюсь на деревянную поверхность, содрогающуюся от работы двигателя.

Где я?

Что это?

Помогите.

Мои глаза приоткрылись, и я сделала глубокий вдох. Он затерялся в звуках вокруг. Я видела только темноту. Протянув руку, я коснулась брезентовой стены. Грузовик. Кузов крытого грузовика. Повсюду слышались голоса. Ощущались запахи – смерти и предательства.

Что-то тяжелое приземлилось рядом со мной, заставив грузовик содрогнуться.

Я повернула голову. Лунный свет просачивался непонятно откуда.

Тяжелая штуковина рядом со мной оказалась телом.

Алексей. Все еще в мундире, наполовину завернутый в одну из наших простыней с монограммами. Бледная кожа. Брызги крови на шее. Мертвые глаза.

И я вспомнила.

Казнь. Они убили нас. Они убили нас всех.

Вот только я еще жива. Моя кровь Романовых бурлит.

Одна. Одна. Одна.

Романова. Романова. Романова.

Нет. Пожалуйста! Я не хотела знать, что произошло. Я не хотела быть живой. Я не хотела, чтобы Юровский нашел меня и причинил боль.

Горячая слеза скатилась по виску и попала в ухо.

Затем я услышала сладостный, но ужасный звук. Тихий стон больного мальчика рядом со мной, любимого брата. Мой Алексей. Я повернулась к нему и увидела, как вздымается его грудь. Я не одна. Он не один.

Напрягая тело и силу воли, я коснулась его ладонью. Липкого, холодного и тяжелого. Я сжала его пальцы своими.

– Алексей, – попыталась я прошептать. Хотелось, чтобы он знал: я здесь. Чтобы услышал мой голос. Но из моего горла вырвался только хрип. Я перевела дыхание. Горло жгло, звуки шипели и сопротивлялись. – Алексей.

Но с моих губ сорвалось вовсе не его имя. Вместо этого горячий уголек заклинания выскользнул наружу, и я неохотно сказала: «Айнин».

Мгновенно боль испарилась. Я стала невесомой, больше не чувствовала вибрации грузовика подо мной или руки Алексея в моей ладони. Не ощущалось ни жары, ни холода. Ничего. Казалось, я полностью исцелилась от ран.

Возрожденная. Обновленная.

Мой разум очнулся от тяжелой дремоты и боли, вспыхнул к жизни. Если я исцелилась, мне нужно добраться до семьи – чтобы спасти их. Я выжила – но солдаты могут попытаться убить остальных моих родных, пока я здесь лежу.

Я отмахнулась от невыносимой тяжести случившегося, от страха перед казнью, отчаянной действительности. Вместо этого я распахнула глаза и осмотрела перевернутый мир в поисках солдат. Никого. Я вывалилась из грузовика и откатилась в тень. Не хотелось оставлять там Алексея, но времени на раздумья не было.

Остальная моя семья нуждалась во мне.

Ипатьевский дом светился под низким полумесяцем призрачно и бледно, словно стыдился происходившего в его чреве. Держась вдоль забора, я скользнула к двери подвала.

Появились солдаты: они несли тело, настолько изрешеченное пулями, что я узнала папу только по его изорванной форме.

Я привалилась спиной к частоколу, прижав руку к сердцу.

– Папа, – безумное хриплое карканье, сорвавшееся с моих губ, показалось громким, подобно ночной песне лягушки-быка, но ни один солдат не обратил на меня внимания. Они бросили папу в грузовик, не замечая моего присутствия.

Когда вернулись в дом за другим телом, которое я не смогла опознать, я помчалась к грузовику. К папе. Его лица не было видно под слоем крови, виднелись лишь усы. Грудь не поднималась и не опускалась. Она вообще не была похожа на грудную клетку, прогнувшись от ударов бесконечных пуль.

Я отшатнулась и закрыла глаза. Нет. Папа не мог умереть. Я использовала его заклинание, сделала то, что он просил! Он должен проснуться и сказать мне, что делать. Я потянулась, чтобы встряхнуть его. Сказать, что выполнила его указания.

Но моя рука не коснулась его плеча. Казалось, я не могу притронуться к нему. Неужели страх не только лишил меня дара речи, но и сковал по рукам и ногам?

– Настя? – раздался у меня за спиной как горн испуганный, робкий голос Алексея. Я резко обернулась, сердце подскочило к горлу.