Романовы. Ошибки великой династии

Помещик обладал властью над крепостными прежде всего в силу того, что был ответственен перед государством как налоговый агент и вербовщик. В этом своём качестве он распоряжался большой и бесконтрольной властью над крепостным, которая в царствование Екатерины II действительно близко подходила к власти рабовладельца. Он тем не менее никогда не был юридическим собственником крепостного, а владел лишь землёй, к которой был прикреплён крестьянин. Торговля крепостными была строго запрещена законом. Некоторые крепостники всё равно занимались таким торгом в обход законодательства, однако в общем и целом крестьянин мог быть уверен, что коли ему так захочется, он до конца дней своих проживёт в кругу семьи в своей собственной избе… крепостной принимал своё состояние с тем же фатализмом, с каким он нёс другие тяготы крестьянской жизни. Крестьянин вынес из самой ранней поры колонизации убеждение, что целина – ничья и что пашня принадлежит тому, кто расчистил её и возделал. Убеждение это ещё более усилилось после 1762 г., когда дворян освободили от обязательной государственной службы. Крестьяне каким-то инстинктом чуяли связь между обязательной дворянской службой и своим собственным крепостным состоянием. С того года крестьяне жили ожиданием великого “чёрного передела”…»

Тщательно собирает Пайпс все объективные оценки современников, например Роберта Бремнера (Robert Bremner), сравнение которых с той самой «Библией русофобии» «Россия в 1839 году» маркиза де Кюстина создаёт впечатление, что они ездили не то что по разным странам, но по разным планетам. Роберт Бремнер пишет:

«Безо всяких колебаний говорю я, что положение здешнего крестьянства куда лучше состояния этого класса в Ирландии. В России изобилие продуктов, они хороши и дёшевы, а в Ирландии их недостаток, они скверны и дороги. Здесь в каждой деревне можно найти хорошие, удобные бревенчатые дома, огромные стада разбросаны по необъятным пастбищам, и целый лес дров можно приобрести за гроши. Русский крестьянин может разбогатеть обыкновенным усердием и бережливостью, особенно в деревнях, расположенных между столицами…

И в тех частях Великобритании, которые, считается, избавлены от ирландской нищеты, мы были свидетелями убогости, по сравнению с которой условия русского мужика есть роскошь. Есть области Шотландии, где народ ютится в домах, которые русский крестьянин сочтёт негодными для своей скотины…»

Но тот же Роберт Бремнер после этих хвалебных оценок продолжает: «…Однако дистанция между ними огромна, неизмерима, выражена быть может двумя словами: у английского крестьянина есть права, а у русского нет никаких!»

И снова Пайпс:

«В царской России было гораздо меньше крестьянских волнений, чем принято думать. По сравнению с большинством стран, русская деревня эпохи империи была оазисом закона и порядка… На самом деле большинство так называемые крестьянские “волнения” не были сопряжены с насилием и представляли собою просто неповиновение. Они выполняли такую же функцию, как забастовки в современных демократических обществах (курсив мой. – И. Ш. )».

Далее Пайпса делает блестящий анализ, как эти « забастовки» нашими пропагандистами, статистическими фокусниками и… заинтересованными «силовиками» превращались в «волнения», а затем и в «крестьянские бунты».

«Особенно важно избавиться от заблуждений, связанных с так называемой жестокостью помещиков по отношению к крепостным… Пропитывающее XX век насилие и одновременно “высвобождение” сексуальных фантазий способствуют тому, что современный человек, балуя свои садистские позывы, проецирует их на прошлое; но его жажда истязать других не имеет никакого отношения к тому, что на самом деле происходило, когда такие вещи были возможны. Крепостничество было хозяйственным институтом, а не неким замкнутым мирком, созданным для удовлетворения сексуальных аппетитов… Тут никак не обойтись одним одиозным примером Салтычихи, увековеченной историками помещицы-садистки, которая в свободное время пытала крепостных и замучила десятки дворовых насмерть. Она говорит нам о царской России примерно столько же, сколько Джек Потрошитель о викторианском Лондоне. Там, где имеются кое-какие статистические данные, они свидетельствуют об умеренности в применении дисциплинарных мер. Так, например, у помещика было право передавать непослушных крестьян властям для отправки в сибирскую ссылку. Между 1822 и 1833 гг. такому наказанию подверглись 1283 крестьянина. В среднем 107 человек в год на 20 с лишним миллионов помещичьих крестьян – не такая уж ошеломительная цифра…»