Романовы. Век первый

Однако в Польше, кроме Оссолинского и его умеренных сторонников, существовала и группа магнатов, не желавшая мириться с потерей своих владений и своевольством холопов. Их объединил вокруг себя русский князь Иеремия Вишневецкий, изменивший вере своих отцов и, как это нередко бывает с новообращенными, ставший воинственным католиком и ярым врагом схизматов. Покинув Левобережье, он отправился в Подолию, чтобы сжечь в огне, утопить в крови и задавить страхом разраставшееся и там восстание. Захваченных им повстанцев жестоко пытали и только потом предавали смерти. «Пытайте их так, – требовал вероотступник, – чтобы они почувствовали, что умирают». Действия непримиримых панов понудили Хмельницкого, не прерывая переговорного процесса с поляками, двинуться на запад для оказания помощи восставшему населению, но его опередил полковник Кривонос, нанесший ряд поражений шляхетским отрядам Вишневецкого и понудивший его отступить на Волынь. Но поляки к тому времени уже пришли в себя и поняли, что они в состоянии не только защищаться, но и, нападая, побеждать. Были среди них и такие, что самонадеянно заявляли: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их плетьми разгоним по полю».

Как бы то ни было, но к концу лета они собрали 36-тысячное войско, больше походившее на гигантский увеселительный пикник, чем на военный лагерь. Казалось, что люди собрались здесь не воевать, а предаваться бесконечным пирам, демонстрировать искусство своих поваров, стать своих коней, великолепие своих нарядов, оружия и украшений. К этому роскошному польскому стану, расположенному на берегу маленькой речушки Пилявки, что в Северной Подолии, и подошел Хмельницкий со своими основными силами. Вид многочисленного войска, а еще более – запущенная дезинформация о скором подходе 40-тысячного вспомогательного татарского отряда внушили такой страх в сердца заносчивой шляхты, что в ночь на 21 сентября они в массовом порядке стали покидать лагерь, а с первыми выстрелами на рассвете их отъезд превратился в паническое бегство. «Победителям, – утверждает Н.И. Костомаров, – досталось сто двадцать тысяч возов с лошадьми; знамена, щиты, шлемы, серебряная посуда, собольи шубы, персидские ткани, рукомойники, постели, кушанья, сласти – все лежало в беспорядке; вина и водки было так много, что, при обыкновенном употреблении, стало бы их для всего войска на месяц...»

Некоторые авторы недоумевают: почему Хмельницкий не стал развивать свой успех, почему он не пошел прямо на Варшаву и не принудил поляков принять его условия будущего союзного польско-украинского государства или условия создания полностью самостоятельной украинской державы? Почему он, отягощенный добычей, направился в Галицию для получения еще одной контрибуции с украинского города Львова, а не пошел на имения своих, как он говорил, кровных врагов Вишневецкого и Конецпольского? Да к тому же и сам поход в конце октября на исконно польские земли он предпринял не по своей инициативе, а под давлением казацкой массы. Да и осада Замостья до середины ноября почему-то велась без особого энтузиазма. И уж больно подозрительно покладистым стал гетман после избрания на королевский престол брата умершего Владислава – Яна-Казимира. Хмельницкого почему-то удовлетворил этот выбор сейма, несмотря на то что новый король когда-то состоял в ордене иезуитов и имел кардинальскую шапку от самого Папы Римского.

Уж не потому ли, как утверждал в свое время Н.И. Костомаров, что он не был ни рожден, ни подготовлен к такому великому подвигу. Начавши восстание в крайности, спасая собственную жизнь и мстя за свое достояние, он неожиданно оказался во главе всеобщего восстания, но не смог воспользоваться представившимися ему возможностями и повести дело освобождения народа так, как ему на это указывала судьба и как интуитивно чувствовал сам народ. Отсюда и совершенные им ошибки, повлиявшие на весь последующий ход трагической истории украинского народа.

Получив личное послание короля, а вместе с ним гетманскую булаву и знамя, Хмельницкий снял осаду Замостья и со всем своим войском возвратился на Украину. Накануне Рождества он под звон церковных колоколов вошел в Киев. Ему был оказан триумфальный прием населением, православным духовенством, митрополитом Киевским Сильвестром Козловым и прибывшим накануне патриархом Иерусалимским Паисием.