Романс о великих снегах

Рахман Абдулов заложил часы в ломбард, купил себе новый костюм и поехал на поиски афганского брата, с которым были связаны большие надежды: афганский брат за эти годы успел поработать во многих военных конторах, одна из которых, особенно важная и влиятельная, называлась Конторою Глубокого Бурения, сокращённо – КГБ.

Раноутренняя электричка размеренно тащилась по зелёным полям Подмосковья, на минуту-другую исправно притормаживая на остановках, указанных в расписании. И всякий раз, когда вагон замедлял движение, человек, дремавший у окна, пугливо растопыривал глаза, глядел вокруг и снова у кого-нибудь из попутчиков спрашивал, далеко ли такая-то сякая остановка. По голосу и тёмному лицу, испечённому на солнце, было понятно, что человек этот, скорее всего, иностранец.

Доехав до нужной станции, чужеземец этот, слегка прихрамывая, пошёл по кривой дорожке в сторону домов, видневшихся между берёзами и сосняками.

Подмосковное село стояло на реке. Старинное село, пригожее когда-то, но захиревшее за последние годы.

Иностранец, который был, конечно же, Визигин Шура, свернул сначала в один закоулок, потом в другой и третий – попал тупик, заваленный кучами мусора. И только потом – по наитию – он оказался на Вишнёвой улице, где, между прочим, не было ни одного вишнёвого деревца – только яблоки и груши смущённо розовели по садам.

Шура Визигин искал домик афганского брата, которого он когда-то вытащил из боя. Этот названный брат – сержант ВДВ Жора Подвольский, координаты которого удалось раздобыть кабинетах «Афганского содружества».

Подвольский не узнал его – и это не мудрено. Шура Визигин или Рахман Абдулов, если верить документам, даже сам себя не узнавал, глядя в зеркало, – настолько сильно всё в нём изменилось. Подвольский насторожённо смотрел на него до тех пор, покуда Шура не стал перечислять фамилии однополчан, номера отделений и взводов, причуды и привычки сержантов, офицеров.

Насторожённость Подвольского, кажется, так и не исчезла до конца, хотя он и стал приветливым, попросил жену стол накрыть под яблоней.

Деревянный скромный дом Подвольского стоял возле реки, ноги свесил с берега. Хорошее местечко, благодатное. Да ещё и погодка способствовала – красное летечко разгоралось в европейской полосе. В саду, где стоял широкий стол, ароматно пахло вызревающими плодами. Жужжали пчёлы. Огурчики да помидорчики росли на грядках. Петрушка и лук. Круглолицый подсолнух уже подвязался жёлтым платком.

Хлебосольная хозяйка закуски на стол навалила – десять здоровенных мужиков не справятся, а не то, что эти двое, которым важно было не пожрать – поговорить.

Всю ночь они сидели под открытым небом, вспоминали.

Жора Подвольский, то бишь, Георгий Иванович, трёхзвёздочный коньяк принимал «напёрстками», а Шура наотрез отказался от выпивки. Георгий Иванович сначала обрадовался тому, что Визигин не пьёт, а потом запечалился, приметив другое пристрастие брата – на столе время от времени появлялась золотая табакерка с сатанинским зельем.

Воспоминания их крутились вокруг Афганистана и бывших однополчан. Но больше всего разговор Шура незаметно подводил к тяжелому бою за высоту – кошмарному бою, который продлился около суток. Подвольского тогда контузило – чёрт знает, сколько времени провалялся под миномётной плитой, потом уже прочухался, когда всё затихло, кое-как дотелепался до своих.

– В плену у меня было время подумать, – угрюмо говорил Визигин. – И так и эдак я крутил головоломку, в которой много странностей. Ты ведь помнишь, да? Неподалёку тогда находилось много нашей брони, но ни одна машина почему-то не выдвинулась на помощь. И ни одна вертушка не прилетела.

– Ну, как не помнить! – Георгий Иванович закурил. – Я же тогда на рации сидел, покуда не шарахнуло. Мы почти поминутно вызывали огонь на себя. И ни хрена в ответ. Хоть сдохни.

– А моджахеды как лупили, помнишь? Без передыху.

И лезли в такую наглую, как будто знали, что не будет никакой брони и никаких вертушек. Ну, не странно ли? – Гость напряжённо посмотрел на хозяина. – У меня такое ощущение, как будто кто-то сильно захотел угробить нашу роту!

– Правильно мыслишь, – тихо, снисходительно подтвердил Подвольский, видимо, привыкший разговаривать в подобном тоне.

– Я знаю, что правильно! – запальчиво перебил Визигин, которому снисходительный тон резанул по ушам. – Я просто хочу узнать: за что? За какие грехи нашу роту повели на убой? Плеснув себе в рюмаху, Подвольский пригубил.

– Ты поздно к нам в роту пришёл, потому и не знаешь всего.

Хотя и я не знаю многого. Одни догадки.

– Ну, поделись догадками хотя бы.

Подвольский чиркнул зажигалкой, снова закурил.

– В штабе дивизии были предатели. У них была связь с моджахедами.

– Но почему… – загорячился гость, – почему наша рота попала в такую немилость? Ведь не случайно же? Нет?

– В нашей роте было много непокорных. Особенно один, который много знал…

– Кто? Хотя не надо, если ты не хочешь…

Окурок с перехрустом сломался в пепельнице – Подвольский выдохнул длинно и шумно.