Какие же опасности таят в себе тексты, где какую-нибудь деталь рождает образ, который уже встречался в Других отрывках! А ведь Ш. ничего не забывает, раз возникшие образы прочны, они не угасают… Как легко, оказывается, войти на крыльцо дома Афанасия Ивановича — и оказаться у Коробочки…
Однако опасностей, которые таит в себе всплывание ярких образов, еще больше.
Ведь у Ш. есть особенно яркие и стойкие образы, образы, повторившиеся тысячи и тысячи раз, образы, которые очень быстро начинают доминировать над остальными и бесконтрольно всплывают, как только будет затронуто какое-нибудь общее звено с ними. Это образы детства, образы маленького домика в Р., образ двора Хаима Петуха, где под навесом стоят лошади и где пахнет овсом и навозом.
Вот почему, начиная читать текст или начиная те «прогулки по улице», которые рождаются с его запоминанием, Ш. вдруг констатирует, что он начал свою прогулку у площади Маяковского, а заканчивает неизменно у дома Хаима Петуха или на площади в Режице.
«Вот я начинаю в Варшаве, а оказываюсь у себя в Торжке в доме Альтермана… Я читаю Библию… Вот момент, когда король Саул является к одной ведьме. Когда я начал читать это место, то передо мной появилась та ведьма, которая описывается в «Ночи под Рождество», и когда я стал читать дальше, то появился тот домик, где происходит действие, которое я видел, когда мне было 7 лет: бараночная, подвальное помещение рядом с ним… а ведь я начал читать Библию…» (опыт 14/IХ 1936 г.).
«…Ведь всё, что я вижу, когда читаю, не реально, не соответствует содержанию того, что я читаю… Когда описывается какой-нибудь дворец, то центральные залы этого дворца почему-то всегда оказываются в той квартире, в которой я жил ребенком… Вот когда я читал «Трильби» и когда надо было взять комнату под крышей, она обязательно оказывалась там же у соседа, в том же доме. Я заметил, что это не подходит, но все равно по инерции образы приводили меня туда… И вот я должен задерживаться, делать над собой усилие, искусственно перестраивая образы, которые я вижу… Здесь происходит огромный конфликт, который затрудняет мое чтение, замедляет его, и я отвлекаюсь от существенного. Пусть новая обстановка, но, когда описывается, что герой выходил по лестнице, оказывается, что эта лестница того дома, где я жил когда-то… Я следую за ним, я отвлекаюсь от чтения, и вот — я не могу читать, не могу заниматься — это отнимает у меня массу времени…» (опыт 12/III 1935 г.).
Как легко познавательные процессы могут изменить свое нормальное течение, с какой легкостью цепь, в которой мысль ведет образы, замещается другой, в которой всплывающие образы начинают вести мысль.
Трудности яркого образного мышления не кончаются, однако, на этом. Впереди подстерегают еще более опасные рифы, на этот раз рождаемые самой природой языка.