Долгое время я ложился спать радостный[36]. Теперь у меня нет времени даже на депрессию. Кто я? Некоторые утверждают, что меня зовут Оскар Дюфрен; прочие полагают, что мое настоящее имя — Фредерик Бегбедер. Иногда я сам теряюсь. Просто я считаю, что Фредерик Бегбедер не прочь бы стать Оскаром Дюфреном, да кишка тонка. Оскар Дюфрен — это он сам, только хуже, иначе зачем бы его придумывать?
Я дал отбой Пенелопе. ПСБП не будет. У меня что ни день, то вечеринка. Решил позажигать в Институте арабского мира на презентации “Зурбана”, нового журнала, бумажного и сетевого, и на празднике Amazon.fr, устроенном на корабликах, стоящих у причала под Библиотекой Франсуа Миттерана. На обеих интернет-тусовках обстановочка была вполне виртуальная. Я повстречал там интернетчиков вроде меня, которые так привыкли сидеть дома в одиночестве, уткнувшись в экран компьютера, что и в толпе держатся особняком, с пустым бокалом в руке. У них остановившийся взгляд, никто им не нужен, они уже привыкли к состоянию современных зомби в прозрачных зданиях. Они не в силах кем-либо заинтересоваться. Одиночество — логическое следствие индивидуализма. Наш экономический эгоизм стал образом жизни. Как блеснуть в живом разговоре, лицом к лицу с собеседником, если привык тратить минут пятнадцать на письменный ответ? Виртуальность — наше спасение от правды.
Все дни и ночи напролет я забываю Клер. По полной программе. Утром, просыпаясь, я знаю, что буду этим заниматься до вечера. У меня теперь новая профессия: забыватель Клер. На днях Жан-Мари Перье[37] выдал мне:
— Если ты знаешь, почему ты кого-то любишь, это значит, что ты его не любишь.
Я записываю эту фразу зажмурившись, чтобы сдержать слезы.
Безумная ночь в кафе “Латина” на Елисейских Полях, где целые стаи секретарш, косящих под Дженнифер Лопес, выливают “Мохито” себе на грудь, в то время как отморозки с золотыми цепочками хвастаются под Тито Пуэнте своими “адидасами”. Это не танц-бар, а танц-сауна. Девица с видом целки, цапнув меня за руку, принимается сосать мне два пальца, что-то шепча мне на ухо по-испански. Я моментально деревенею. Эта тусовка вроде “Баунти” — райское наслаждение. Что мне кажется самым сексуальным в женщине? Ее возраст, если ей 18 лет. Потом начинается оргия с выгнутыми спинами, но подробности опускаю, потому что пишу для семейного чтения.
Я знаю человек триста, которые только что вернулись с Бали: Элизабет Кин, Жан-Люк Деларю, Юбер Букобза, Этьен Мужотт[38], Жан-Люк Деларю, Элизабет Кин, Юбер Букобза… Чем уж там так намазано? Галлюциногенные грибы, громадные особняки с бассейнами, вечеринки на пляже, Жан-Люк Деларю, Элизабет Кин, Юбер Букобза… “Ты не представляешь, какая там красота! Обжигающий песок, живые тигровые креветки жарятся на гриле, а бои наводят порядок, пока ты пьянствуешь, развалившись в шезлонге…” Ну-ну. Если там так здорово, чего ж они вернулись?
Мне нравится, когда фразы, начинаются со слов “Мне нравится…” (и доказываю это).
Чтобы быть субверсивным, надо быть субъективным.
Тренируюсь перед зеркалом, принимая медийно-смиренный вид (тут главное — опустить глаза и одновременно вскинуть брови).
Телефонный звонок в сумерках. Людо хандрит в обществе жены и дочери:
— И так мне в лом трахать все время одну и ту же бабу, так тут еще ребенок вопит в соседней комнате, как мне с этим жить, по-твоему?
— Ты не можешь упрекать дочку в том, что она плачет. Человеческое существо начинает рыдать, как только появляется на свет.
— Бог все очень плохо устроил. Бебики должны смеяться, приходя в этот мир.
— С чего бы это? Они предпочли бы вернуться в лоно матери, совсем как мы с тобой. — Он вздыхает. Каково депрессивному отцу слушать вечный рев своего ребенка! Но я все-таки пытаюсь его утешить: — С другой стороны, если б мы умерли, нам не удалось бы пожаловаться на жизнь.
В подвале “Танжии”, чем дальше в лес, тем выше градус. Когда-то мужеско-женские отношения выражались следующим образом: “Добрый вечер, барышня, как поживаете, я нахожу, что вы потрясающе выглядите, не могу ли я вам предложить чего-нибудь игристого?” А теперь: “Встань, сучка, покажи свой стринг, задери майку, чтоб я тебе соски пососал”.
Кинофестиваль в Довиле = чемпионат по одиночеству в толпе. Лангустины утопают в майонезе на террасе отеля “Норманди”, и никто не приходит им на помощь. Сижу между Кристин Орбан и Филиппом Буваром[39]. Жаль, не за соседним столиком, а то я мог бы очутиться между Брайаном Де Пальма и Элли Медейрос[40]. Сегодня утром я посмотрел “Невидимку” Пола Верхувена, римейк “Человека-невидимки”, — сценарий, надо отметить, под стать человеку из названия.
Я усердно нюхаю наркотики. Это, может, и вредно для здоровья, но я не знаю, какие другие вещества могли бы помочь мне считать свою смерть второстепенным событием.