Романы Ильфа и Петрова

К портфелю была прикована серебряная визитная карточка с загнутым углом и длиннейшим курсивом... — Металлическая пластинка с загнутым уголком и гравированной каллиграфической надписью — типичное украшение юбилейных портфелей и папок-бюваров в старых учреждениях, обычаям которых следует, как мы видим, и "Геркулес". В повести соавторов "Светлая личность" (1928) встречаем "хромовый портфель с серебряной визитной карточкой с загнутым углом и каллиграфической гравировкой: „Старшему товарищу и бессменному руководителю в день трехлетнего юбилея"" [гл. б]. В фельетоне Н. Погодина упоминается портфель с адресом " от благодарных подчиненных в день..." [Из жизни чудаков, Чу 27.1929].

18//3

Некоторые из них [из мужчин] ограничивались только фиговыми листиками... — Пребывание в "костюме Адама" на городских пляжах на протяжении всех 20-х гг. — явление вполне обычное. "В воскресенье [на пляже] чистый срам. Голье, ну, в чем мать родила, по всей реке лежат" [М. Булгаков, Шансон д’этэ, Накануне 16.08.23 и Ранняя неизданная проза]. "Мужчины никогда не носят купальных костюмов, женщины — очень редко, так что довольно странно видеть на морских и речных пляжах близкое соседство мужских и женских зон" [Wicksteed, Life Under the Soviets, 151]. Американский гость описывает голые пляжи в 1930 в густо посещаемом туристами Царском (Детском) Селе, прямо под балконами дворца [Rukeyser, Working for the Soviets, 229]. В Ленинграде такой пляж непринужденно раскидывался в жаркие дни под сенью Ростральных колонн [фото в КП 32.1929].

В городах пляж по крайней мере состоял из мужской и женской зон; в деревнях отсутствовало и это деление: "В пригородах Москвы я нередко видел в летние дни, как население целой деревни, мужчины и женщины вперемешку, купались в реке совершенно голыми" [Boisanger, Moscou en 1925, 78]. Свидетельство еще одного американца: "Когда я вошел в воду в купальном костюме, целая деревня сбежалась смотреть на чудака, полезшего купаться одетым. Нормой считается снимать с себя все, в то время как купальник вызывает изумление и, вероятно, неодобрение, хотя из вежливости никто мне не давал мне этого почувствовать" [лето 1927; Noe, Golden Days..., 126]. В самом деле, немногочисленные носители купального костюма из молодежи вызывают осуждающие взгляды "морщинистых бабушек и дедушек" [Abbe, I Photograph Russia, 169]. Впрочем, иностранные наблюдатели с уважением отмечают тактичное поведение купальщиков:

"Хотя и купаясь без костюмов [молодежь разного пола] не имеет обыкновения глазеть друг на друга; если случается приближаться друг к другу, то лишь в мутной воде, которая служит всем ширмой... Обычно мужчин и женщин разделяет расстояние в сто-двести ярдов; если мимо группы купающихся наяд проплывает лодка, они погружаются по шею в воду... Вообще и на пляже, и в воде чувствуются безопасность и спокойствие... У русских, как и у других людей центральной Европы, есть сознание физической культуры; гордясь своим телом, они охотно подставляют его солнцу, воздуху, а иногда и взглядам другого пола — нес тем, чтобы кого-либо соблазнить, но с простодушным удовольствием от света, воздуха и красоты. Это отнюдь не выглядит как что-либо неприличное, относится к сфере привычного и общепринятого и не дает оснований говорить о более низких моральных нормах в России" [Noe, 132].

В отличие от известных кампаний "Долой стыд", этот массовый нудизм avant la lettre на советских пляжах был непринужденным и не содержал в себе идеологического вызова. Купавшиеся таким образом не искали "паблисити" и протестовали, когда известный американский фотограф Дж. Эбби, гость СССР в 1928 и 1932, наводил на них свою камеру: "Мы купаемся для своего удовольствия, а не для того, чтобы вы, иностранцы, нас использовали". "Это естественные, еще не испорченные цивилизацией люди", — с симпатией заключает Эбби [Abbe, там же]. Между прочим, согласно некоторым воспоминаниям о В. И. Ленине, именнно такое отношение к купанью считал нормой вождь революции: