Романы Ильфа и Петрова

...На большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую... вывеску. — Здесь и далее [ДС 2; ДС 9] узнается схема провинциального городка, выкристаллизовавшаяся в советской литературе тех лет. Неизменные компоненты провинциальной декорации — пустынная немощеная площадь, парикмахерская (с мастером, ожидающим нечастых клиентов), несколько церквей, пожарная часть, похоронное бюро, гостиница — все это есть в повестях Ю. Слезкина "Козел в огороде" (1927), Н. Никитина "Юбилей" [НМ 10.1926], В. Катаева "Растратчики" [1926, гл. 9]; в очерке А. Аграновского "Город Маг-нет" [ТД 01.1927] и др.

"Корова, коза, свинья vs. письменный текст" образует обширное гнездо мотивов. В рассказе Дм. Стонова "Брага" коза жует афишу [КН 24.1926]; у Маяковского пограничные чиновники глядят, как в афишу коза на на польский паспорт [Стихи о сов. паспорте, 1929]; у Слезкина козел лягает человека, читающего афиши [гл. 1]; у Катаева козел ест афишу с забора [гл. 8]; ту же функцию выполняет он в юмореске "Козел-лишенец", подвергаясь за это административным карам [Ог 10.04.30]. Как заведомый штамп, используется тот же мотив на карикатуре Н. Радлова: пожевав театральную афишу, козел падает бездыханным: "Неудобоваримый репертуар" [См 15.1927]. По словам другого юмориста, коровы и козлы производят полезную работу по санитарии и благоустройству, очищая город от ненужных объявлений [Камера для вытрезвления, Бе 21.1928]. Мотив возник еще в досоветском юморе: в сатириконовском фельетоне козел в Тюмени объедает афиши и анонсы [НС 17.1915: 8]. О мифопоэтическом мотиве поедания письменного текста см. ЗТ 27//1.

1//6

Погребальная контора "Милости просим". — Похоронное бюро под таким названием фигурирует в пьесе Б. Ромашова "Конец Криворыльска", появившейся годом раньше ДС [д. 1, сц. 2, явл. 2].

1//7

Стол [Ипполита Матвеевича]... походил на старую надгробную плиту. — Метафоры ряда "стол — надгробие" распространены, появляясь независимо у разных авторов. О канцелярском столе и его принадлежностях, помимо данного места ДС: "Надгробный памятник напоминает мне пресс-папье на столе делового человека" [Аверченко, Что им нужно; то же сравнение у Тэффи, Тихий спутник]. "Князь сидел за черным письменным столом, похожим на царскую гробницу" [Йозеф Рот, Исповедь убийцы (1936)]. Об обеденном столе или ресторанном столике: "Ряд столов, с которых были содраны скатерти [в прогоревшем ресторане]... напоминал аллею надгробных плит" [Аверченко, Ресторан "Венецианский карнавал"]. "Зала в кафе „Луитпольд“ [в Мюнхене]... с мраморными плитами столиков, напоминавшими какое-то безымянное кладбище" [Жиро-ду, Зигфрид и Лимузэн (рус. пер. 1927), гл. 3]. "Посреди комнаты — тяжелый, как гробница, стол, накрытый белой скатертью..." [Булгаков, Собачье сердце, гл. 3].

1//8

В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого... — Указание часа, слова "как обычно" — формулы, типичные для начала повествования; призваны подчеркивать в исходном состоянии момент рутины, оттеняя тем самым ее предстоящее нарушение. Ср.: "В этот день, в семь часов вечера, расставив, как всегда, на полках... книги... [г-н Сарьетт] вышел из библиотеки... Он пообедал, по обыкновению, в кафе „Четырех епископов"... Ровно в семь часов на следующее утро он вошел в переднюю библиотеки, снял, по обыкновению, новый сюртук и надел старый... прошел в кабинет, где в продолжение шестнадцати лет он шесть дней в неделю обрабатывал свой каталог..." [Франс, Восстание ангелов, гл. 3].

1//9

Ипполит Матвеевич... купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями... жена... нашла, что в очках он — вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику. — Павел Николаевич Милюков (1858-1943) — лидер конституционно-демократической (кадетской) партии, профессор истории, автор ряда книг. В феврале-мае 1917 министр иностранных дел Временного правительства; с 1920 в эмиграции. Упоминается в романах не раз [см. ДС19//17,18 и 20; ЗТ 8//34; ЗТ 13//18]. О его внешности А. В. Тыркова-Вильямс пишет: "Мешковатый городской интеллигент. Широкое, скорее дряблое лицо с чертами неопределенными. Белокурые когда-то волосы ко времени Думы уже посерели. Из-под редких усов поблескивали два или три золотых зуба... Из-под золотых очков равнодушно смотрели небольшие серые глаза" [На путях к свободе, 409]. В. В. Шульгин пишет о нем: "истинно-русский кадет, по какой-то игре природы имеющий некоторое обличье немецкого генерала" [Дни, 71]. По словам В. В. Набокова, М. был похож "несколько на Теодора Рузвельта, но в более розовых тонах" [Другие берега, IX. 3].