Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий 'Панча'

- Малютка Мордохей, - сказал Рафаэль юному продавцу апельсинов, который протиснулся в дверь вслед за лордом, - выведи отсюда этого джентльмена и выдай ему десять тысяч фунтов. Больше я ничего не могу для вас сделать, милорд. Прощайте, я занят. - И Рафаэль, сделав пэру знак удалиться, с наслаждением затянулся своим наргиле.

После лорда вошел человек с квадратным лицом, кошачьими глазками и желтыми усами. У него была талия, как у песочных часов, и семенящая из-за высоких каблуков походка.

- Передайте вашему господину, что он получит еще два миллиона, и ни шиллингом больше, - сказал ему Рафаэль. - Эти россказни о двадцати пяти миллионах наличными в Кронштадте никого не обманут. В Европе им не верят. Вы меня понимаете, граф Грогомовский?

- Но его императорское величество приказали четыре миллиона, и я буду бит кнутом, если...

- Обратитесь к мистеру Седраху, комната девяносто четыре - Z, в четвертом дворе, - сказал Мендоса миролюбиво. - И оставьте меня в покое, граф. Разве вы не видите, сегодня пятница, и солнце с минуты на минуту сядет?

Посол-калмык, трепеща, ретировался, оставив после себя запах мускуса и свечного сала.

Торговец апельсинами, агент Лолы Монтес, продавец певчих снегирей и переодетый кардинал, прибывший для переговоров о займе для Римского папы, по очереди получали аудиенцию, и каждого, после краткой беседы па его родном языке, Рафаэль отпускал мановением руки.

- Королева должна возвратиться из Аранхуеса, или придется убрать короля, - задумчиво заметил Рафаэль после ухода желтолицего посла из Испании, генерала герцога Олла-Потрида. - Как ваше мнение, мой Котиксби?

Котиксби, смеясь, собирался ответить, ибо ему весьма забавно показалось, что все мировые дела решались здесь и Холивелл-стрит оказалась центром Европы, как вдруг раздались три особенных удара в дверь, и Мендоса, вскочив, воскликнул:

- А-а! Только четыре человека во всем мире знают этот сигнал.

И с почтительностью, разительно отличавшейся от его прежней непринужденной манеры, двинулся навстречу входившему.

То был довольно старый человек, безусловно, тоже еврейской национальности; бездонные его глаза горели и на губах играла загадочная усмешка.

В руках у него был парусиновый зонт, на ногах - старые брюки и стоптанные сапоги, и на голове старый парик, взбитый на макушке наподобие перезрелой гнилой груши.

Он тяжело, словно обессилев, опустился в первое попавшееся кресло, между тем как Рафаэль отвесил ему нижайший поклон.

- Я устал, - промолвил он. - Доехал за пятнадцать часов. Я лежу больной в Нейи, - добавил он со смехом. - Велите принести мне немного eau sucree {Подслащенной воды (франц.).} и расскажите, какие новости, князь де Мендоса. Эти хлебные беспорядки, эта непопулярность Гизо, этот гнусный испанский заговор против нашего возлюбленного герцога Монпансье и его дочери, эта жестокость Пальмерстона по отношению к Колетти - право, от всего этого я просто болен. Скажите мне ваше мнение, дорогой герцог. Но кто это здесь?

Царственная особа говорила все это, обращаясь к Мендосе, на языке иудейском, и лорд Котиксби мог бы сказаться непонимающим древнее наречие. Но он учился в Кембридже, где молодежь овладевает им в совершенстве.

- Сир, - ответил он, - не стану скрывать от вас, что мне понятен язык старины, на котором вы говорите. Существуют, я думаю, кое-какие тайны между Мендосой и вашим вели...

- Тесс! - прервал Рафаэль, уводя его из залы. - Оревуар, милый Котиксби. Его величество из наших, - шепнул он ему в дверях. - И Римский папа тоже... И.. - - Шепот скрыл остальное.

- Боже мой! Неужели? - задумчиво произнес Котиксби. Он вышел на Холивелл-стрит. Солнце садилось.

- Да, - сказал он себе, - пора ехать за Армидой и торопиться в театр "Олимпик".

"Лорды и Ливреи"

Произведение известной писательницы, автора романов "Графы и Графини",

"Аманты и Диаманты", "Маркизы и Капризы", и т. д., и т. п.

I

- Corbleu! {Черт возьми! (франц.).} Что за очаровательное создание было сегодня в ложе у Фиц-Томмагавков! - воскликнул один из молодых денди, которые после оперы сидели веселой компанией в "Ковентри-клубе" и, облокотясь на бархатные перила галереи, курили первосортные гаванские сигары от Хадсона.

Все изумленно переглянулись при этом восторженном восклицании в устах юного графа де Кюрдюка, от которого не слышали иных похвал, кроме как шедеврам кулинарии, вроде гузки молочного индюшонка a la St Menehould или свиных крылышек в радикулитном соусе a la Piffarde, какие умеет приготовить и подать только Шампольон, главный повар в "Клубе путешественников"; да еще букету доброго вина "медок" из отборных запасов Карбонелла или выдержанного "мараскина" из погребов "Бригса и Хобсона".