Романы. Рассказы

В саду, быстро шагая по аллее, Завен возбужденно говорил:

— У меня тоже большая радость: после пяти лет работы, сомнений и огорчений наконец-то добился своего — получил настоящего мериноса. Не шерсть, а золото! По шести килограммов с барашка. Это только начало, скоро мы всю Армению завалим тонкой шерстью — пусть народ одевается в нарядные платья и радуется.

— Поздравляю!

— Вот я и говорю: пусть знают наших! — Завен расхохотался. — Я шучу, конечно. У меня на сердце сегодня столько радости, что она выхода требует.

После заседания, предупредив Апета, что он немного запоздает, Сарян пошел разыскивать Сенекерима.

На правом берегу Занги, на возвышенности, тянулись обнесенные садиками маленькие одноэтажные домики из серого туфа, — их построили для репатриированных армян. В одном из таких домиков жил Сенекерим с женой Сатеник. Сарян легко отыскал их дом и с замирающим сердцем позвонил.

Дверь открыла старая, седая женщина.

— Мне к товарищу Сенекериму… — нерешительно сказал Сарян.

— Пожалуйста, пройдите вон туда. — Женщина показала рукой на дверь. — Сенекерим, к тебе!

За письменным столом, заваленным книгами, работал худой, весь в морщинах, пожилой человек. Свет лампы падал ему на лицо, и Мурад сразу узнал знакомое выражение бархатистых глаз.

Гость и хозяин растерянно смотрели друг на друга. Вдруг Сенекерим быстро встал из-за стола.

— Мурад!

Они обнялись.

— Сатеник! Иди же сюда! Это Мурад. Как вы не узнали друг друга?

Сатеник стояла около дверей и, улыбаясь, смотрела на Мурада.

Но кто мог поверить, что это тот самый мальчик Мурад? Ну, садись, садись, рассказывай!

И они сели втроем, как в давно минувшие дни, и начали расспрашивать друг друга.

Сенекерим рассказал в общих чертах свою горестную историю.

…Лет пятнадцать я работал в издательстве армянской демократической газеты во Франции, где сам был редактором, секретарем и корректором. Потом три года немецкого концентрационного лагеря… Впрочем, об этом не стоит вспоминать, — добавил он, — все это принадлежит прошлому.

— А по-моему, не надо забывать прошлое, чтобы лучше оценить настоящее, — сказал Сарян.

Сатеник стала накрывать на стол. Она непременно хотела, чтобы Мурад остался ужинать.

— Нет, не могу, меня ждут, — отказался Мурад и собрался уходить.

— Постой. — Сенекерим остановил его. — Ты читал это? — Он открыл журнал и показал название.

— Нет. О чем это?

— Это дневники Качаза…

Сарян взял журнал и с трепетом перелистал его страницы.

— Я очень рад, что последнее желание Качаза исполнено…

— Да, прекрасный был человек Качаз. Жаль, не дожил до наших дней. Я начал писать о нем большую книгу. — Сенекерим показал на груды исписанной бумаги: — Вот, смотри. К сожалению, у меня нет материалов о жизни Качаза до его приезда во Францию, это немножко затрудняет мою работу. Впрочем, вряд ли его жизнь чем-то особым отличается от жизни тысяч обездоленных мальчиков и юношей того времени.

Сарян возразил:

— Вы, литератор, наверное, лучше меня знаете, что у каждого человека есть что-то свойственное только ему одному, а у Качаза этого особенного было больше, чем у многих других, и если хотите, то я могу рассказать о нем очень подробно — от его рождения и до того дня, когда мы расстались с ним в Стамбульском порту.

Сенекерим очень обрадовался предложению Саряна.

На второй день на вечернем заседании слета председатель предоставил слово Саряну. Сарян поднялся на трибуну и окинул быстрым взглядом зал; ему почему-то тяжело было говорить.

— Дорогие товарищи! — начал было он, но голос его сорвался.

Он явно волновался. Заметив это, кто-то из президиума протянул ему стакан с водой. Сарян отпил несколько глотков и продолжал:

— Дорогие товарищи! О чем мне рассказать? Говорить о своих маленьких успехах вряд ли стоит: у каждого из вас их не меньше. Рассказывать о своей жизни — это очень долго, да и можно ли наше существование до приезда на родину назвать жизнью?