Романы. Рассказы

Не зная, что Паризерплац, где находилось французское посольство, близко от гостиницы, Василий нанял такси и в одну минуту оказался у массивных ворот красивого особняка. Но проникнуть в посольство было не так-то просто. Верзила сторож, не слушая объяснений Василия, повторял одно и то же: «Если мосье нужно передать письмо господину послу, пусть оставит здесь, укажет свой адрес, и господин посол известит мосье о времени, когда его смогут принять». Василий написал на обороте визитной карточки название своей гостиницы и с письмом оставил у сторожа. Затем вернулся к себе. Для огорчения оснований не было: письмо Маринье он передал, а что его не пустили в посольство — это уж не его вина.

В Берлине больше делать было нечего. Рекомендательные письма Хойзингера лежали у Василия в кармане, и на следующий день вечерним поездом он уехал в Лейпциг.

Попутчиком Василия оказался плотный человек средних лет, по виду мастеровой. Они разговорились. Василий не ошибся: сосед по купе действительно был рабочим-металлургом, ехавшим в Лейпциг навестить родных. На вопрос, был ли он безработным, рабочий отрицательно покачал головой. Нет, он все время имел работу. Правда, работал по сокращенному графику, три дня в неделю, и зарабатывал мало, но все же ему жилось куда лучше, чем многим другим, совсем лишившимся работы… Да, в политической партии он состоял — был социал-демократом. Потом разочаровался и вышел из партии… Никаких репрессий со стороны новых властей он не боится. Кто и на каком основании может его тронуть, — ведь он добровольно и задолго до прихода к власти Гитлера отрекся от социал-демократии… Почему? Очень просто: руководители партии оказались болтунами, они умели говорить только красивые слова и ничего не делали для рабочих. А вот Гитлер — человек дела! Он выступает против плутократии, думает о социальном строе нового типа. Почему, спрашивается, социализм должен быть обязательно русского образца, — разве нет и не может быть других форм? Германия — высокоразвитая индустриальная страна и может развиваться по своему особому пути. Правду сказать, вожди немецкой социал-демократии вообще надеялись, что социализм преподнесут им на тарелочке, — иначе зачем было им отвергать предложение Тельмана о совместных действиях, когда коммунисты на последних выборах получили почти пять миллионов голосов? Объединись они тогда с коммунистами, — создали бы коалиционное правительство левого направления, и, уверяю вас, народ пошел бы за ними.

— Вам известны факты, говорящие о том, что новые власти ограничивают деятельность крупных монополий, или, как вы выразились, плутократии, и собираются строить какой-то новый социализм? — спросил Василий.

— Нет, таких фактов я не знаю… Но ведь Гитлер окончательно ликвидировал унизительный для немцев Версальский договор и показал Антанте кукиш — разве одно это уже не вызывает сочувствия? А то получалась очень уж несерьезная история, — с нами, с немцами, союзники обращались, как с каким-нибудь колониальным народцем… Сами вооружались, оснащали свою армию новейшей военной техникой, а нам все запрещали. Нам, великой нации, запрещали иметь авиацию, подводные лодки, военно-морской флот!.. Дураку понятно, что союзники могли оккупировать безоружную страну, — ведь оккупировали же французы Рурскую область. А репарации? Разве они не были открытым грабежом? Мы голодали, у наших детей не было молока, а французы и англичане бесились с жиру… Как ни говорите, Гитлер молодец, — он всем дал понять, что нельзя с нами обращаться, как с неграми в Африке. Мы, немцы, великая нация и сумеем постоять за себя!

— А разве войну тысяча девятьсот четырнадцатого года затеял не кайзер? Немецкая армия разрушила множество французских городов и сел, не говоря уже о России, где сравнивали с землей целые районы… Вы не находите, что за все это кто-то тоже должен был отвечать?

— Но при чем тут немцы? Спросили бы с кайзера и его генералов! И то сказать, немцы тоже пострадали от войны не меньше, чем французы…

Василию стало неприятно продолжать этот разговор. Если рабочий, бывший социал-демократ, так рассуждает, чего же ожидать от мелкой буржуазии, составляющей большинство нации?

Он зевнул и устроился поудобнее, давая понять, что хочет вздремнуть…

В отличие от Берлина, шумного, крикливого, Лейпциг показался тихим, уютным. Рядом с широкими асфальтированными улицами — узенькие средневековые улочки, мощенные булыжником. Массивные здания официальных учреждений с колоннами из гранита и маленькие особняки бюргеров, с остроконечными, покрытыми черепицей крышами. Грандиозные католические храмы в стиле ранней готики. Множество парков, вековые деревья вдоль тротуаров. И на каждом шагу — памятники выдающимся, а чаще ничем не примечательным землянам.