Романы в стенограмме

Никогда в жизни не имел я столько друзей, как в этот раз, все мои школьные товарищи почитали за счастье прикоснуться ко мне, признанному в судебном порядке конокрадом. Я был сбит с толку, ведь на уроках закона божьего всякий разбой определялся как злодеяние; впрочем, гнев господень не миновал меня и выразился, вероятно, в том, что ни одна из девочек не коснулась рукой моего затылка, и та, на которую я давно заглядывался, тоже не сделала этого, нет, она не сделала этого.

Теперь наша кобыла снова была у нас, и нам полагалось быть счастливыми, ибо человека томит тоска по счастью и он воображает, что стоит ему получить вон тот автомобиль, вон тот домик среди зеленых деревьев да вон тот сад на берегу реки, этот костюм да те ботинки, стоит ему перещеголять своего соседа в достатке, и он будет счастлив и нечего ему будет больше желать; и хотя нам кажется, что существуют тысячи и тысячи видов счастья, слово «счастье» не имеет множественного числа, а жизнь не очень-то озабочена недиалектическим представлением человека о счастье. И жизнь идет своим путем, и она в своем праве, и она не имеет конца, и мы вовлечены в ее поток, и все, к чему мы привязываемся сердцем, преходяще, и ценность всего меняется, и то, что сегодня делает нас счастливыми, заставит нас плакать прежде, чем трижды прокричит петух.

Дедушка и отец выиграли у Зудлера тяжбу, а это мало кому удавалось до тех пор. Дедушка и отец мирно и дружески жили друг подле друга, и мы верили, что такое состояние — прочное состояние, откуда нам было знать, какие стечения обстоятельств образовывались в том мнимом ничто, которое человек называет будущим; они скапливались, уплотнялись и словно туман подымались из бесплотной пустоты, чтобы в противовес отсуженной кобыле обрести плоть для нас в виде паровоза германской имперской железной дороги.

Дедушка с моим младшим братом отправились в крытой брезентом повозке на железнодорожную станцию неподалеку от стеклодувни. Они приехали туда за товаром для мелочной лавки, и дедушка отпряг лошадь с одной стороны. Он намотал вожжи на ступицу колеса и для «двойного обеспечения» поставил возле кобылы моего брата. Но чем поможет человеку, чем поможет наиумнейшей плановой комиссии самый тщательный, заранее составленный план, если вдруг начнет действовать непредусмотренный X, который нельзя было скормить никакому компьютеру?

И этим X для моего дедушки оказалось то, что он недооценил благоговения моего брата перед машинами.

К станции подошел товарный состав, и паровоз пленил моего брата: лошадей он видел каждый день, а паровозы редко. Он «дезертировал» и оставался у паровоза, пока тот не тронулся. Он наблюдал за цилиндрами и рычагами. Машинист спустил давление в котле; шипя и свистя, пар вырвался наружу. Шипение и свист были испытанием для нервов нашей кобылы, и нервы ее этого испытания не выдержали, она бросилась прочь, волоча за собой на одной постромке повозку. Никто и ничто не могло остановить ее, в ста метрах от станции ее гнал вперед грохот и треск волочащейся за ней повозки, гнал к спасительной конюшне, к дому. Повозку кидало из стороны в сторону, и наконец она зацепилась за березу, росшую на тропинке посреди пастбища. Ствол березы заклинило между правым передним колесом и его осью, от толчка дышло резко взметнулось и вонзилось в бедро лошади.

Лошадь погибла. Ничего особенного для тогдашней деревни в этом не было, и деревенские приняли это так же, как сегодня принимают автомобильную катастрофу.

Кто-то из шахтеров увидел на выгоне разбитую повозку и сообщил об этом нам, сообщение гласило: «Там ваша кобыла приклеилась к березе».

Я поехал туда на велосипеде, поглядел на распухшие мускулы лошади, ощупал перелом. Кобыла застонала. Я не стал ждать, пока придут дедушка и брат, и снова сделал то, чего мне не приказывали: я помчался в деревню и позвонил по телефону живодеру.

Я и сам с усам!

Кобылу увезли, и сквозь свои слезы я увидел слезы на глазах деда, не слезы сострадания, а слезы гнева. Дедушка был в ярости на самого себя, на свою собственную недальновидность.

Разве не был он человеком, который всегда все взвешивает? Был, разумеется, был, он действительно был таким, но от этого возрастала его самоуверенность, и его самоуверенность вознеслась до вершин дубов, что стояли перед окнами его комнаты, но «век живучи, спотыкнешься идучи»…

И снова мы с бабушкой отправились по соседям одалживать лошадь, и снова необходимо было ехать на конную ярмарку, и снова мы думали: вот появится на дворе новая лошадь, и все опять наладится, и наше счастье будет полным и прочным.

Снегурочка

Дядя Филь работал в городе, но работать он не любил, больше всего он любил вообще не работать. В конце недели он приезжал в гости к нам и к бабушке с дедушкой. У него были влажные ладони и обкусанные ногти, мы, здороваясь, очень неохотно протягивали ему руки, и, видя, как мы боимся его влажных пальцев, дядя Филь хохотал как леший.