Судьи по причинам, о которых легко догадаться, дезавуировали свое собственное решение и конфирмовали приговор, вынесенный альярисским судьей, тем самым, на которого оказало такое влияние невозмутимое спокойствие врача-писателя. Однако чудо уже свершилось ранее, оно было обеспечено вмешательством прессы и профессором, проездом остановившимся в Алжире. Приговор был уже оглашен народной волей, правда не знаю, мудро ли направляемой.
Что еще может дать дополнительное следственное дознание, суд первой инстанции или даже последней, самой высокой, той самой, решение которой уже нельзя опротестовать? Ничто не сможет изменить того, что уже решено королевской волей. И все-таки: какое же страшное давление, независимо от целесообразности, правильности и справедливости, его вызвавших, пришлось испытать на себе членам суда, чтобы самим отречься от решения, которое сами же они в свое время и приняли?
Мне совсем не трудно вновь представить себе их в то время, когда они говорят обо мне, ибо я уже делал это неоднократно. Однако не стоит сейчас описывать здесь, как Фейхоо и Барбара взывают к справедливости, переходя из кабинета в кабинет, призывают к бдительности судей или пытаются внушить иное мнение представителям прессы. Таково уж человеческое существо — оно в большинстве случаев непостоянно, и мало кому удается сохранить твердость. Вот как раз тех, кто умеет ее хранить, и надо бояться, это уж точно.
Теперь я наверняка знаю, что однажды выйду отсюда, ибо королевский указ от двадцать четвертого июля 1853 года не позволяет огласить и привести в исполнение пересмотр приговора. Поэтому мой адвокат вновь принял на себя обязательства по этому делу, которые имеют такое решающее значение для моей жизни и моего будущего. Вчера он был у меня и, не говоря ни слова, протянул мне копию письма, которое направил королеве двадцать четвертого апреля сего года, испрашивая для меня помилования, а также еще одно, от второго мая, которое, ввиду его краткости, я воспроизвожу здесь, как уже делал это с некоторыми другими документами.