Ромашка.

А впереди этого медленно движущегося, скорбного обоза мчались в темноте по снегу двое легких саней. Ездовые гнали лошадей, не жалея. Таков был приказ: мчать во весь дух до хутора, там ждут свежие коли. На передних санях в соломе лежал продолговатый тюк, упакованный в два обширных тулупа. Из шестерых бойцов, которым было приказано охранять тюк, как родную маму, и в целости доставить его в землянку командира отряда, только двое знали, что они везут. Но и эти двое не ведали, зачем потребовался командиру такой странный трофей.

Да и командир знал не много. Командование приказало ему, соблюдая строжайшую тайну, похитить переводчицу Анну Шеккер и живую, невредимую первым же самолетом отправить на Большую Землю.

Приказ был выполнен.

3. ЛИЧНОЕ ДЕЛО ЛАСТОЧКИ

Это была странная комната.

На первый взгляд она ничем не отличалась от обычного служебного кабинета в каком–либо учреждении, кабинета, предназначавшегося для сотрудника, характер работы которого требует уединения и полной тишины.

Всю ее мебель составляли большой письменный стол с телефоном и настольной лампой, низко нагнувшей свой черный пластмассовый хобот с маленьким черным, посеребренным изнутри абажуром, три жестких деревянных кресла и книжный шкаф. На голой стене висела большая карта Советского Союза, утыканная флажками по извилистой линии фронта, тянувшейся от Баренцева до Черного моря.

Единственное окно скрывалось шторой из сурового полотна, пропускавшего в комнату мягкий рассеянный свет ярких лучей весеннего солнца.

И только тяжелые, приземистые стальные сейфы, выстроившиеся в плотный ряд у одной из стен, загадочно поблескивавшие никелированными ручками и кружочками замочных скважин, придавали кабинету какую–то таинственность.

Если добавить, что за шторой находилась вделанная в оконный проем толстая железная решетка, а в коридоре у дверей кабинета прохаживался вооруженный автоматом часовой, то эта скромно обставленная комната показалась бы еще более загадочной.

За столом, спиной к окну, сидел одетый в штатский костюм невысокий худощавый человек, совершенно седой, но с румяным лицом и очень живыми карими глазами. Трудно было определить его возраст: седые, тщательно зачесанные на косой пробор волосы так мало подходили к свежему лицу и молодому блеску глаз, что казались надетым на голову париком.

Человек в штатском рассматривал через лупу разложенные на газете маленькие и еще мокрые, очевидно, только что отпечатанные фотографии, и это занятие целиком поглощало его внимание.

Видимо, что–то чрезвычайно интересное и интригующее было на фотографиях. И хотя лицо человека оставалось спокойным и бесстрастным, его глаза то и дело меняли выражение. В них вдруг загорался гнев, переходивший в изумление, чувство отвращения, гадливости чередовалось с явным восхищением. Однажды он, взяв новую фотографию, даже прищелкнул языком, что, очевидно, было у него признаком высшего одобрения.

Тихо прозвучал телефонный звонок. Не отрывая глаз от лупы, хозяин кабинета протянул левую обезображенную шрамом руку к трубке. Да, острая сталь бритвы или ножа коснулась этой руки…

— Подполковник Горяев слушает… Здравия желаю, товарищ генерал. Да, да… Как же, помню. Приказание выполнено. Полагаю, что будете довольны — только что получил новые сведения, рекомендующие моего кандидата с самой хорошей стороны. Конечно, конечно. Я хотел вам звонить. Ваше мнение решающее. Пожалуйста. Жду.

Назвавшийся подполковником Горяевым опустил трубку и осторожно сдвинул газету с фотографиями на край стола. Затем он вынул из ящика связку ключей и, слегка прихрамывая на левую ногу, направился к одному из сейфов.

На Горяеве был светло–серый, отлично сшитый и отутюженный костюм, черные, начищенные до блеска полуботинки. Накрахмаленный воротник белой сорочки, повязанный светло–синим, узким в мелкую золотую искорку галстуком, свободно облегал худую, но без единой морщинки шею. Покроем костюма и всем своим элегантным, лощеным и несколько чопорным видом Горяев напоминал иностранца. Можно было предположить, что он долгие годы провел за границей, и, конечно, там подполковник Горяев не носил формы советского офицера…

Горяев вернулся к столу с толстой папкой, на картонной обложке которой значилась знакомая нам лаконичная надпись — «Ласточка». Он развязал тесемки, перелистал бумаги и нашел последний лист. Усевшись в кресло, Горяев сделал новую запись: «20.03.42 г. Найдена в Узловой — хозяйство Смелого. Болела. Поправляется. Положение безопасное. Настроение боевое».

На столе замигала маленькая красная лампочка. Горяев поспешно поднялся и, прошагав к двери, открыл ее ровно настолько, чтобы в кабинет мог пройти стоявший на пороге пожилой, высокий генерал со звездочками на петлицах. Как только он перешагнул порог, дверь была заперта, в замке щелкнул ключ. Сдержанно улыбаясь, генерал как бы с опаской поглядел по сторонам.

— Когда я вхожу к вам, Владимир Георгиевич, мне почему–то хочется ступать осторожней и говорить шепотом, — сказал он негромко и несколько иронически.