Ромашковый лес

И Эд стал следить за своим другом, который, проходя мимо девушки, разговаривающей по телефону за соседним столиком, незаметно зацепил сумку, небрежно оставленную ей без присмотра, и уже через несколько минут вернулся на свое место к Эду.

–Чисто сработал! Молодец, брат!

Эд с другом воровали уже давно. Но вы не подумайте ничего плохого! Они воровали только у тех, у кого было что воровать. У тех, кто, как они считали, и так слишком хорошо живут, поэтому могут пожертвовать небольшую сумму денег (а иногда и большую – как повезет) двум недостудентам. Почему «недо»? Потому что и Эда, и его тогда еще товарища-однокурсника отчислили из универа со второго курса. Научиться за это время они мало чему успели, а работать даже и не начинали. Что делать? Ребята-то они из другого города. Из одного из тех уголков России, которые обычно называют «глубинкой». Но это не деревня какая-нибудь! Это город. Просто не столичный. Так вот, поскольку приехали они из «глубинки», родителей «под рукой» не было. Вся родня была далеко, и только иногда, раз в месяц – не чаще – высылали деньжат. На это и жили. Много-то было и не надо: несколько пачек лапши на день, да общагу оплатить. Плюс стипендию получали, так что жили, как помещики, можно сказать. А теперь…Родителям про отчисление они ничего не сказали, поэтому мамы и папы думают, что дети уже доучились, устроились на работу и все у них прекрасно – дети ведь сами так говорят, дети не врут. А дети врут. Детям стыдно признаться в своем провале, только жить-то теперь на что? Раньше на жилье экономили, а как отчислили, так и без жилья оставили, и без стипендии. А на одни присылаемые родней деньги особо не пошикуешь. Парни на работу достойную устроиться пытались, но их гнали отовсюду: опыт всем нужен, а где ж его взять на втором-то курсе? Пошли ребята в официанты. А потом как-то раз друг Эда украл у посетителя кошелек, и так он увлекся этим делом, что не смог остановиться, и Эда в это дело втянул.

–Давай смотреть, что у нас здесь имеется.

–Что, прямо сейчас?

–Эдик, ты как в первый раз! Ей богу! Тааак. Косметичка: ну какая женская сумочка без косметички? Влажные салфетки, зеркальце, блокноты какие-то, ежедневник, телефонка…меня все это не интересует…книги тоже не интересуют. Хотя я любил когда-то. Помнишь, Эд?

–Помню, конечно! Кто за меня зарубежку на третьей сессии сдавал?

–Даа…были времена…Так, мы отвлеклись. Поехали дальше.

И ребята продолжали тщательно копаться в сумочке. Им ведь не нужно было всё, они же воровали не со зла, а по необходимости. Их интересовали только деньги. Остальное они возвращали владельцу. Им даже телефон был не нужен: на кой черт он им? Что с ним делать? Перепродавать – лишние заморочки, себе оставить – так есть ведь уже. Поэтому искали они только деньги. И, да, воровали только у тех, у кого было что своровать. Они как Робин Гуды: обворовывали богатых в пользу бедных. То есть себя.

–Давай скорей! Она сейчас закончит трещать, потянется за кошельком счет оплатить, заметит, что сумка пропала, и такой кипиш тут поднимет!

–Да, Эдик. Ты прав. Надо торопиться. Это что еще за ерунда? Таблетки какие-то, пилюли…Фигня короче.

И он случайно кинул лекарства прямо Эдику в лицо.

–Эй! Поаккуратней можно!

–Прости, дружище! Давай сюда.

–Подожди. – Эдик открыл полиэтиленовый пакетик, в котором лежало сразу несколько упаковок разных таблеток, капсул, ампул, шприцев. Открыл и застыл.

–Эээ, чувачок! Ты чего там замер?

–Это лекарства от рака.

–Чего ты там бормочешь?

–Я говорю, эти лекарства. Они нужны для того, чтобы вылечить рак.

–Откуда ты знаешь?

–Смотри: вот для печени таблетки, ампулы для лейкоцитов, а вот, похоже, она…

–Кто она?

–Химия…

–Слушай, не заморачивайся. Может это и не от рака совсем.

–Я знаю. У меня бабушка болела. Умерла. Но это бабушка, понимаешь? А тут…Да ей не больше 30 лет! Совсем девчонка!

Он глянул на девушку за соседним столиком, которая продолжала болтать по телефону, весело смеяться и что-то эмоционально рассказывать, размахивая свободной рукой.

–Эд! Так она, может, бабушке и несет. Мы ей всё вернем. Одолжим только денег из кошелька, как всегда, и отдадим ей всю сумку вместе с этими её роковыми раковыми лекарствами.

Но Эд не спускал глаз с девушки. «Боже мой! – думал он, – Боже мой, как мы не справедливы к окружающим! Как любим мы осуждать за видимость. Как мы вообще любим осуждать. За что мы так?»

–Ура! А вот он наш кошелечек! Ооо! Да тут всё более чем прилично! Подфортило нам, друган!

–Верни деньги и дай сюда сумку.

–Чего? Эд, ты рехнулся?!

–Деньги вернул, я тебе сказал! И сумку быстро мне отдал!

Друг всегда очень боялся разъяряющегося Эда. Эд злился очень редко, но так, что лучше бы он злился часто, но не так по-хищнически дико. Его глаза покрывались кровавой сеточкой, зубы сжимались так сильно, что его и без того выразительные скулы казались еще более острыми, а взгляд был настолько уничтожающим, что объект, сумевший его разозлить, готов был испепелиться сам, лишь бы не стать жертвой этого взгляда.