Ромейское царство

II. 26. […] вверил он (царь Михаил Палеолог) войско скифское, с небольшим числом других воинов, кесарю Алексею и послал его к пределам Фракии с тем, чтобы он, сколько можно лучше устроил дела в Орестиаде. В то время болгары не хотели жить мирно и питали вражду и ненависть, особенно к царю […]. Итак, кесарю было приказано остановиться в пределах Фракии и показывать угрожающий вид городу[232], главным же образом грозить мечом италийцам, ничего, однако же, не делая, потому что у него мало было войска. […] подступив к городу и поставив в предместьях его палатки, он тайно призывал к себе тамошних горожан, кто повиднее, и открывал им свои мысли, питая в них высокие надежды, если они будут содействовать. Призванные говорили ему, что теперь самое благоприятное время напасть на город, потому что весь стоявший у города италийский флот отправился для взятия острова Дафнусия, и вот, к прискорбию италийцев, находится там уже весьма много дней; в городе же остались только народ и самые неопытные из воинов.

27. Когда все было обдуманно и время наступило, — ибо положено сделать нападение ночью, вдруг, неожиданно, — главной заботой их (горожан) было теперь взойти на стену по лестницам без шума, сбросить сверху стражу и отворить ворота, что при Источнике[233], выломав их сперва посредством клиньев из камней стены, к которой они приложены, а кесарю предоставлено, приведши ночью войско, быть готовым к нападению и вступить в отворенные ворота. Как скоро наступила назначенная ночь, они приступили к делу и, попав на выбранное место, принесли туда лестницы и все делали осторожно, чтобы не открыла их стража […]. Между тем кесарь в ту же ночь, взяв скифов и все прочее войско, повел его к городу. Прибыв на место прежде, чем те успели исполнить свое дело, и видя, что ночь проходит в бездействии, он испугался этой задержки и стал подозревать, не перехитрил ли его противник. […] мог ли он вообразить, что они заняты раскапыванием укрепления, сложенного позади ворот из диких камней? […] итак, Алексей сидел у монастыря Источника, предписав войску молчание, и нетерпеливо ожидал условленного знака: громкой здравицы в честь царей с вершины стены. Между тем горожане, по одному поднявшись тихо по лестницам, тотчас напали на сонных стражей-италийцев и сон их сделали мертвым, ибо одних, и не очнувшихся еще, сбросили со стены вниз, а других, проснувшихся от шума и пустившихся наутек, догоняли и рубили, чтобы никто не мог поднять тревогу. Подбежав к воротам Источника, они обнаружили, что те заложены камнями. Ромеи тотчас принялись растаскивать их и приготовили достаточный проход для войска, а затем медными клиньями сбили с крюков ворота. Один из горожан, священник Лакерас, который тоже был из добровольцев и мужественно помогал, наконец поднялся на стену вместе с Главаном и некоторыми другими. Но он очень робел, и голос его от страха пресекался, ему чудилось будто стена раскачивается, так что он боялся свалиться вниз, если громко воспеть здравицу. Однако, понукаемый остальными, он дрожащим голосом пропел провозглашение царствующему дому, а за ним здравицу громко подхватили все. Когда это дошло до слуха тех, что были в засаде с кесарем, они стремглав понеслись к воротам и ринулись в город. Только что блеснули первые лучи солнца, кесаревы воины вдруг разбежались по окрестностям и начали грабить, что попадалось; напротив, скифское войско благоразумно не рассеивалось, но сдерживало прибывавший из города народ, пытавшийся узнать, верно ли то, что говорят, ибо это событие казалось сказкой.

«Ромейская история» Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.) о состоянии Константинополя после полувекового латинского владычества.

Самая столица представляла не иное что, как равнину разрушения, наполненную обломками и развалинами, — разметанные здания и незначительные остатки на огромном пожарище. Много раз и прежде ярый огонь помрачал красоту Константинополя и истреблял его лучшие здания, когда еще латины добивались поработить его. Потом, когда был порабощен, он не видел от них никакой заботливости и даже днем и ночью подвергался всевозможному истреблению; потому что латины не верили, что останутся в нем навсегда […]. Итак, первым делом, сильно озаботившим царя, было — очистить город, уничтожить его безобразия и возвратить ему, по возможности, прежнюю красоту, — возобновить еще не совсем разрушившиеся храмы и наполнить лишенные обитателей дома.

Никифор Григора о Лионской унии.