Ромен Гари, хамелеон

В «Обещании на рассвете» нет ни единого упоминания о тех «славных мартовских днях»^{214}, свидетелем которых Гари стал в Сорбонне. Но в глазах своих профашистски настроенных однокурсников он, без сомнения, был «понаехавшим» чужаком.

В 21 год, 5 июля 1935 года^{215}, Роман Касев стал гражданином Франции. Своей первой жене Лесли Бланш он рассказывал, что его мать тоже пыталась добиться французского гражданства, обращалась в канцелярию госсекретаря по здравоохранению и народонаселению. Если это правда, то ей было отказано. Гари утверждал, что Мина написала в анкете:

«Иудейка! Прямо так и написала, черным по белому. Вероисповедание: иудейка. Неужели она не понимала, что делает? Неужели она не знала, как ее любимые французы относятся к евреям? Проще было бы, назовись она православной. А мне теперь не отмыться: во всех бумагах это слово, никуда от него не денешься»^{216}.

Чистейшей воды выдумка. Разумеется, слово «иудей» не фигурирует ни в одном из официальных документов Мины и Романа Касевых. С тех пор как церковь была отделена от государства, во Франции вероисповедание — личное дело каждого. Но Гари боялся, что его еврейство помешает ему занять достойное место в обществе. В чем-то он был прав.

20

Учась на последнем курсе юридического факультета, Гари занимался на Высших военных курсах в форте Монруж, по окончании которых, в октябре 1937 года, получил диплом. Теперь, когда у него было французское гражданство, он мечтал стать офицером, о чем не раз говорил Саше Кардо Сысоеву. Возможность служить Франции и носить оружие воспринималась им как реванш над своими варшавскими одноклассниками, которые били его и дразнили «жидом». Непреодолимое желание подвига, вызванное антисемитской пропагандой тридцатых годов, утверждавшей, что евреи слабы и неспособны к сражению, двигало Роменом с необыкновенной силой. В годы Первой мировой, когда Франции потребовалось единение всех ее граждан, евреи показали себя с самой лучшей стороны. Даже такой убежденный антисемит, как Морис Баррес, признал это, повествуя о гибели главного раввина Лиона Авраама Блоха, священника при 14-м подразделении, убитого во время битвы на Марне сразу после того, как дал тяжелораненому солдату-католику поцеловать распятие.

Неужели Гари полагал, что ему, одному из «понаехавших сюда всяких», достаточно исполнить свой гражданский долг и страна его примет? Но «эра ненависти», как назвал это время историк Клод Фолен, уже началась и повсюду — на страницах «Гренгуара», «Аксьон Франсез», «Же сюи парту», «Ла Франс Аншене» — можно было прочесть: «Долой евреев!».

В первом выпуске журнала «Патри» («Родина») появилась статья, где были такие строки:

[Евреи] не один век сопротивляются ассимиляции во французском обществе <…> Правительство Франции не стремится насильно ассимилировать евреев <…> [оно] не высылает их за пределы страны. Оно не лишает их средств к существованию. Им не дозволяется лишь повелевать французской душой или интересами Франции^{217}.

Ромен хотел вступить в ряды Иностранного легиона, как молодой грузинский князь Федор Ашкелиани из «Княжеских ночей»^{218} Кесселя.

Ожидая повестки, он с грехом пополам оканчивал учебу, дозубривал Гражданский процессуальный кодекс и надеялся успешно сдать последний экзамен. Получив 8 июля 1938 года в Париже диплом, он решил, что больше не будет заниматься юриспруденцией, а станет писателем. Мина считала, что это несерьезно. Прочитав Рене со своим польским акцентом от начала до конца «Вино мертвых», которое произвело на него огромное впечатление, Гари попросил друга отдать рукопись Роже Мартену дю Гару, поскольку издатели и главные редакторы журналов не проявляли к его рукописям ни малейшего интереса. Мартен дю Гар был в товарищеских отношениях с профессором Фуасье, другом семьи Ажид. Роман дю Гар прочел и заявил Рене, что это «творение бешеной овцы»^{219}.