Ромен Гари, хамелеон

Многоликий Гари представлял собой гораздо больше, чем персонаж, созданный журналистами. Его обаяние, авантюризм и склонность к мистификации завораживали читателей.

Однако порой он сомневался в реальности собственного существования. «Правда? Какая правда? Правда, может быть, в том, что меня нет»^{1}, — говорил он своему другу Франсуа Бонди в интервью для журнала «Прев» в 1957 году.

В центре этой черной дыры — погасшей звездой его детства — было слившееся с ним воедино сердце Мины Овчинской, его матери, которую он любил безгранично, и порой это доходило до ненависти.

Мина, с ее чрезмерной любовью, так часто пророчила сыну головокружительную карьеру, что тому казалось, будто он живет по доверенности. Ей было недостаточно, чтобы сын оставался Романом, ребенком, рожденным ею в браке с Арье-Лейбом Касевым, которого она считала только биологическим отцом. Гари понимал, что в своих ожиданиях она одновременно видит его послом Франции, Яшей Хейфецем, Иегуди Менухиным, Габриеле Д’Анунцио, Виктором Гюго и Вацлавом Нижинским.

Успех в понимании Мины включал и творческую карьеру, в свое время у нее не удавшуюся.

Когда же Мина просила сына посмотреть на нее, она словно в помрачнении видела перед собой мужчину, которого когда-то любила и который, по-видимому, ее оставил. Маленький Роман, словно персонаж Эдгара По, был призраком в сознании женщины, подарившей ему жизнь.

Отец Гари ушел из семьи, и Ромен всегда стремился зародить у окружающих сомнения по поводу своего происхождения. В зависимости от ситуации он утверждал, что имеет польские, русские или татарские корни. Он выдумывал себе мнимых родителей, но в итоге так и не называл имен, не желая снимать завесу тайны. При любом возможном случае он давал понять, что человек с фамилией Касев, что в переводе с иврита означает «мясник», ему не отец. Самой правдоподобной версией поклонникам писателя показалась самая невероятная: Ромен Гари — сын знаменитого актера Ивана Мозжухина, который в действительности даже не был знаком с Миной Овчинской. Так родилась легенда, не имевшая никаких оснований. Сам Гари прекрасно отдавал себе отчет в том, чей он сын, но в приземленности этой родственной связи ему виделась угроза. Потому вместо купца из Вильно еврея Арье-Лейба он назвал своим отцом русского актера, выходца из мелкопоместного дворянства. Но, судя по его произведениям, вычеркнув отца из жизни, он так и не сумел справиться со своими чувствами к нему.

На вопросы о месте своего рождения и имени отца, которые задавали ему начальство или журналисты, Гари каждый раз давал разные и неполные ответы. Часто они не соответствовали действительности или раскрывали ее лишь наполовину. Зачем столько усилий, чтобы всю жизнь скрывать сведения, в которых не было ничего компрометирующего?

С самых первых лет Гари пришлось учиться жить во враждебном и ненадежном мире между Вильно и Варшавой — двумя городами Российской империи, которые были охвачены страшными пожарами погромов и корчились в муках войны и революции.

Во Франции, представлявшейся ему таким идеалом, его ждали иные испытания, которые он прошел, приспособившись к ситуации: избавившись от всего, что отличало его от других.

Гари был счастлив носить форму летчика «Свободной Франции», а позже — генерального консула. Будучи уже взрослым человеком, он обращал на себя внимание прохожих, так как любил носить шляпы и пальто, фасон которых казался весьма эксцентричным. Не менее трепетно он относился и к своему строгому костюму дипломата, и к своей старой синей куртке с Лотарингским крестом на груди.

Казалось бы, он исполнил все желания матери: стал героем, капитаном запаса ВВС «Свободной Франции», «Товарищем освобождения», командором ордена Почетного легиона, писателем, в равной степени осыпанным похвалами и недооцененным, дважды награжденным под разными именами Гонкуровской премией, дипломатом, режиссером, сотрудником нескольких американских журналов. Как и предсказывала Мина еще тринадцатилетнему Роману, на его счету было множество любовных побед.

Однако под панцирем дерзости и успеха из-за перенесенных в детстве душевных травм он был легко уязвим. На страницах книги «Ночь будет спокойной», которая представляет длинный монолог автора с вопросами Франсуа Бонди, любезно признанными им своими, как и идея книги, несмотря на то что ни к ее замыслу, ни к написанию Бонди не имел никакого отношения, мы читаем:

Жил-был хамелеон, его посадили на что-то зеленое — и он позеленел, посадили на синее — и он посинел, посадили на коричневое — и он стал коричневого цвета, а когда его посадили на шотландский плед, он лопнул.