Ромен Роллан

Ленин и Ганди. Эти два имени нередко стоят рядом в статьях, дневниках, письмах Ромена Роллана. Он видел в них обоих «спасителей и апостолов» современного человечества. И в те годы, когда он работал над последними томами «Очарованной души», по мере того, как он становился ближе к Советскому Союзу и идеям Ленина, — он не отворачивался от Ганди, но стремился разобраться, насколько опыт гандизма применим в нынешней борьбе народов за мир и социальный прогресс.

В письме к швейцарскому журналисту, почитателю Ганди, Эдмону Прива (от 5 мая 1931 года) Роллан делился своими размышлениями по этому вопросу. Учение Ганди показало свою эффективность в Индии, — там оно связано «с развитием религиозной мысли и вековыми традициями социальной жизни». Но надо еще выяснить, «отвечает ли оно потребностям современной деятельности в Европе». Ганди, писал Роллан, привык к патриархальным нравам, которые не исключают известного добродушия в отношениях между классами. «Ганди еще не сталкивался с той новой Силой, имя которой Деньги, Силой безличной и безжалостной». Можно ли посредством гандистского ненасилия сладить с анонимной властью современного капиталистического государства? Или с итальянскими чернорубашечниками? Роллан вспоминает о Ленине, о России в октябре 1917 года, ссылается на «прекрасную книгу Джона Рида»: решение, принятое Лениным, было исторически справедливым, ибо в тот момент «бездействовать означало предоставить поле действия злу».

Роллан и Ганди давно собирались встретиться. Эта встреча состоялась в декабре 1931 года — Ганди приехал в Вильнев. Роллан подробно воспроизвел в дневнике весь ход бесед со своим гостем.

«…Он поднимается ко мне, — я слышу на лестнице его негромкий отрывистый смех, — и я усаживаю его на большое вращающееся кресло у письменного стола. Он тут же снимает сандалии и поджимает под себя скрещенные босые ноги, кутаясь в бурнус. Он в больших очках, составленных из двух полукружий, дающих возможность видеть и вблизи, и вдали. Кожа скорей загорелая, выдубленная солнцем, чем темная от природы… Нос прямой, немного вдавленный, приплюснутый на конце, с большими ноздрями. Уши широко оттопырены. Лоб большой, прочно построенный, с глубокими складками, которые появляются, когда он говорит; но щеки и все остальное лицо, словно литое, без той сети морщин, какая бывает на наших европейских лицах. Впечатление хрупкости, возникающее вначале, обманчиво: этот человек крепок. Руки, большие и худые, которыми он прижимает к себе бурнус, костлявы и жилисты, мускулы напряжены. Своим постоянным трепетом они (как и ноги, спрятанные под бурнусом) выдают нервозность этого человека, столь спокойного (хотя и оживленного) и всегда владеющего собой».

Оба собеседника излагали друг другу свои взгляды пространно, не торопясь. Ганди говорил по-английски, Мадлена Роллан переводила; два секретаря Ганди и Мария Кудашева записывали ход каждого разговора.

Роллан спрашивал:

«В 1917 году рабочий пролетариат создал, ценою страшных мук, новый мир, сильно вооруженный. Это вооружение — необходимость, навязанная ему старым миром. Военные интервенции четырех или пяти великих держав в России, постоянные заговоры, дьявольские хитрости денежных империй, которые хотят уничтожить СССР, — СССР защищается. Что можем делать мы, люди Запада? Скрестить руки, стоя между двумя лагерями? Советовать СССР скрестить руки? Мы чувствуем, что его гибель означала бы гибель надежд всего мира. Объявить забастовку силами наших рабочих масс, чтобы помешать враждебным действиям против России? Пусть так, но надо же понять, что это будет означать восстание, гражданскую войну…»

В первый день бесед, который был для Ганди, согласно принятому им режиму, «днем молчания», он спокойно слушал, делал записи в блокноте и ответил лишь на следующий день. Он подтвердил, что придает принципу «ненасилия» универсальное значение. Только ненасилие может спасти Европу — иначе она погибнет. «То, что происходит в России, — добавил он, — загадка. Я мало высказывался о России, но отношусь с глубоким недоверием к успеху ее эксперимента».

Другим предметом обсуждения была Италия и фашизм. Роллан предостерегал своего гостя против задуманной поездки в Рим, напоминал ему, как итальянские власти, за пять лет до того, постарались ввести в заблуждение Тагора.

Ганди не изменил намеченного маршрута.

Дружески распрощавшись с Ролланом и его сестрой, он вместе со своими спутниками выехал из Женевы в Милан, а оттуда в Рим. Через несколько дней Роллан стал получать из Италии письма и газеты, сообщавшие, что Ганди был у Муссолини и беседовал с ним. А потом и сам Ганди, в письме, которое он отправил на виллу «Ольга» с парохода, по дороге домой, рассказал о своем визите к итальянскому диктатору: