Ромен Роллан

За сравнительно частным вопросом — о порядочности в политической полемике — для Роллана вставали проблемы несравненно более серьезные. Он по любому поводу старался убедить литераторов-«клартистов», что щепетильность в вопросах чести, нравственности не такая мелочь, как это казалось Мартине и другим лицам того же склада. Ведь дело тут не просто в принципах и склонностях отдельных людей, а в самых насущных интересах революционного движения! «Ибо, — писал он Мартине, — Революция, которая не чтит истину и моральные ценности, как святыню, может фатальным образом погрязнуть в комбинациях, — в таких случаях выплывают на поверхность самые хитрые и безжалостные люди — Фуше и Бонапарт. Поверьте мне: «роковые личности» в нужный момент находятся, они могут воспользоваться вашими ошибками и сыграть на руку реакции, блюдя при этом свою собственную выгоду»*.

Мы чувствуем в этих строках интонацию наивного морализирования, характерную для Роллана. Но в них была — как показала потом жизнь — доля здравого предвидения. Роллан понимал, какую опасность для рабочего движения представляет левацкий экстремизм, политическое комбинаторство «роковых личностей», щеголяющих революционной фразой. В середине двадцатых годов ультралевые крикуны и сектанты, впоследствии изменившие рабочему движению, нанесли большой ущерб Французской коммунистической партии, попытались увлечь ее на путь опасных авантюр (Морис Торез рассказывает об этом в своей книге «Сын народа»).

Осенью 1922 года Роллан прочитал в «Кларте» и «Юманите» статьи Троцкого, содержавшие резкие нападки по его адресу. Роллана это крайне обидело. Он мог, как равный с равным, спорить с Барбюсом, мог даже сносить критику со стороны молодого и заносчивого Мартине. Но выступление Троцкого он воспринял как окрик. И притом окрик, исходивший из страны, с которой Роллан, при всех сомнениях и разногласиях, связывал лучшие свои надежды.

Это было трудно перенести.

Роллан поделился своим огорчением с различными своими корреспондентами — и с Горьким и с Софией Бертолини. 3 ноября 1922 года он написал Стефану Цвейгу: «Знаете ли вы, что генералиссимус (Троцкий) мне дважды указал на дверь, в «Юманите» и в «Кларте»? Коммунисты (и я говорю — наши друзья коммунисты) убили свою партию во Франции».

Как бы то ни было, Роллан в любых обстоятельствах смотрел на коммунистов как на друзей. Пытаясь, через посредство Мартине, предостеречь французских революционных литераторов от доктринерства и сектантских ошибок, Роллан вместе с тем давал дельные советы, в которых обнаруживалась острота его политической мысли.

В письме к Мартине от 27 июля 1922 года он рекомендовал, чтобы «Юманите» (где иногда появлялись романы «с продолжением») перепечатала роман Эптона Синклера «Сто процентов», полезный для борьбы против фашизма, который в тот момент рвался к власти в Италии. Роллан быстро разобрался в социальной природе фашизма, сумел увидеть в нем явление международное, а не только итальянское. «Присмотритесь к тому, что происходит в Италии. Фашистские банды, нанятые промышленными капиталистами для избиения революционного пролетариата, который заставил их трепетать, — это подражание той гнусной тактике, которая была испробована еще несколько лет назад американским капиталом и которую заклеймил Синклер»*.

Проблемы социальной борьбы в Европе, будущность народов, задачи деятелей культуры в сложнейшей международной обстановке — все это держало Роллана в непрерывном духовном напряжении, побуждало его много и тревожно размышлять.

Особенно интенсивный обмен мыслями происходил у него в кризисные для него двадцатые годы с Горьким и Стефаном Цвейгом. Сколь бы ни были не похожи друг на друга русский пролетарский писатель и австрийский аристократ духа — Роллан умел находить общий язык с ними обоими. И он то и дело спорил и с тем и с другим.

Стефан Цвейг, глубоко преданный Роллану, делавший многое, чтобы его творчество стало лучше известно в странах немецкого языка, изливал ему свои грустные чувства и предчувствия. В послевоенные годы он страдал тяжкой душевной подавленностью. В письмах, которые он посылал Роллану в 1919–1923 годах, лейтмотивом проходит мысль: человечество обезумело, всякая деятельность бесполезна.

«Происходящая ныне трагедия, — жаловался он Роллану 12 мая 1919 года, — намного превосходит нашу способность понимания: это некий нравственный, или вернее безнравственный, вихрь, который опустошает весь мир». «Мне хочется поглубже уйти в себя», — исповедовался он в письме от 11 октября 1922 года. «Я не вижу в нашу эпоху никакого места для активного дела».

Роллану было и самому невесело. Но он пытался ободрить Стефана Цвейга, поддержать его дух.

«Не будем поддаваться унынию!» — призывал он его в июле 1919 года. А несколько позже, 18 февраля 1920 года, в ответ на сетования Цвейга по поводу атмосферы распада, господствующей у него на родине, Роллан писал: