Ромео

Его улыбка уже совсем не мальчишеская. Коварная, хитрая. Грань между фантазиями и реальностью стирается. Маска лжи сдернута. Он посягнул на ее тайные помыслы. Шлепок по грудям. Она почти не чувствует боли, изогнувшись, тянется к нему. Костяшки пальцев белеют, когда она еще крепче впивается в поручень.

Он вновь шлепает ее.

— Ты кто, шлюха?

— Нет. — Сдавленный крик вырывается одновременно с очередным ударом по грудям. На этот раз она морщится от боли.

— Так ты шлюха?

— Нет, нет.

Он снова бьет ее.

— Лгунья. Лгунья.

Ее охватывает страх: не зашел ли он слишком далеко? Но животное желание комом подступает к горлу. Она смотрит на него: взгляд ее широко распахнутых карих глаз исполнен похоти. Она хочет его.

Что ей делать? Просить? Требовать? Умолять? Она боится. Он тоже начинает терять самоконтроль. Радость от причиняемой ей боли переходит в восторг. Это видно по его лицу, глазам. Если он намерен и дальше истязать ее, ей придется остановить игру. Но весь ужас в том, что этого-то и не хочется.

У него на коленях. Уткнувшись лицом в постель. Дышать тяжело. Боль нарастает, но и желание становится все более навязчивым. Ощущение мучительное.

Что-то мягкое и шелковистое касается ягодиц. Она поворачивает голову, пытается рассмотреть. Шарф. Белый шелковый шарф.

Судорожно глотает воздух. В голове рождаются видения — четыре молодые женщины, их некогда прекрасные лица обезображены ссадинами и кровоподтеками, тела истерзаны, искалечены долгим, мучительным насилованием…

Какой ужас. Какой вандализм. И в то же время — какой восторг. Оказаться в чьей-то власти. Подчиниться чужой воле и силе. Лишиться контроля над собой. И ответственности за собственную судьбу.

Она поворачивает голову. Он улыбается, как будто читает ее мысли.

— Доверься мне, Мелани. И удовлетвори свое любопытство.

Она пытается протестовать, но слова застревают в горле.

Он ласково улыбается, протягивая ей шарф, словно подношение.

Всего лишь на одно мгновение их взгляды встречаются. Но ей достаточно этого мига, чтобы понять: впереди новая игра.

Кровь бешено пульсирует в висках. Связанное тело мучительно ноет. Челюсти свело, зубы как будто расшатаны после его свирепых пощечин. Но хуже всего то, что он по-прежнему подводит ее к оргазму руками, губами — но только не пенисом.

Она чувствует себя униженной. И самой себе ненавистна за то, что согласно принимает эти недостойные правила игры, не находя в себе сил остановить ее. Но она должна решиться и покончить с этим кошмаром. Иначе неизбежно утратит ощущение реальности и канет в бездну. Увлекая и его за собой.

— Пожалуйста, развяжи меня. Мне больно.

— Мне казалось, ты хочешь понять, что такое боль, Мелани.

Она чувствует, как обручем сдавливает грудь. А она была уверена, что сможет договориться с ним.

— Это уже не возбуждает ни меня, ни тебя. — Она произносит эту ложь еле слышно.

Он улыбается. Он знает правду.

На марокканском ковре в гостиной. Задыхаясь, дрожа, все еще связана, щиколоток и запястий уже не чувствует, позвоночник разрывается от напряжения. Кожа красная, зудит. Исполосована. В мокрых рубцах.

— Скажи мне, — шепчет он, касаясь пальцами кровоподтеков на ее щеке. — Ты все еще хочешь меня, Мелани? Скажи мне правду.

Она не может ответить. Она уже не воспринимает реальность. В душе хаос и смятение.

— Еще шампанского? — как бы между прочим спрашивает он.

Она качает головой. Алкоголь обожжет ее окровавленные губы. Дрожь пробегает по телу.

— Давай сделаем перерыв, а? — говорит она, выдавливая из себя улыбку. — Охлади пока шампанское. Мы совсем забыли про ужин. Почему бы нам не поесть, а уж потом…

Он не слушает. Встает подле нее на колени, прижимает хрустальный бокал с шампанским к ее губам.

Она трясет головой.

— Пожалуйста…

Он резко приподнимает ей голову, начинает вливать в рот шампанское. Она захлебывается, кашляет, выплевывает его. Не на шутку злится.

Он улыбается — мягко, с любовью, но в глазах пустота. Если верно, что глаза — зеркало души, тогда смело можно сказать, что сегодня душа явно покинула его. И ее тоже.

Он поднимается и подходит к проигрывателю, роется в дисках. Находит тот, что искал, ставит. Оборачивается к ней, по-прежнему улыбаясь, а комната уже наполняется звуками «Голубой рапсодии» Гершвина.

— Ты ведь слышала раньше эту мелодию, Мелани? Но она звучала не так, как сейчас. Почему Ромео ставил ее для своих жертв? Ты задавала себе этот вопрос, не так ли?

— Да, ты прав. — Голос ее напоминает карканье.

Он переводит разговор на другую тему.

— Они делились с ним своими запретными фантазиями. Так же охотно, как и ты. Они изливали ему душу. Совсем как ты, Мелани.

О чем это он? Он не может знать, о чем говорили те женщины со своим убийцей незадолго до смерти. Он все еще играет с ней. Но, пожалуй, игра слишком затянулась. Все хорошо в меру.

И только тогда она замечает, что на нем прозрачные, из тонкой резины, хирургические перчатки. Когда он успел надеть их? Она совершенно отключилась — вполне возможно, что он был в них все это время.

— Нет, — хнычет она, хватаясь за это слово как за спасительную соломинку.