Ромео, Джульетта и тьма

Здесь, здесь! Он присел на ту самую, ничем не примечательную, обыкновенную скамью, провел ладонью по облупленному лаку спинки. Здесь, на этом краю, сидела она Тут — он. Юноша замер, уткнувшись лицом в ладони. Порой кто-нибудь пройдет мимо, порой светлая тучка закроет солнце; многоголосый шум города долетает сюда издалека, а в мысли вплетается однообразный рокот самолета, «…а также будут расстреляны лица…» Ты знаешь, какой вкус у страха? Соленый, но не похожий на соль. Страх — это странный холодок, который вдруг просыпается у тебя внутри и вызывает дрожь; это сороконожка с ледяными лапками, которая пробегает по телу, подбирается к сердцу, дотрагивается… И тут же исчезает. Встряхнешься, и на минуту отпустит. Ничего нет. Ведь ничего не случилось! Но… Через минуту снова похолодеют руки, ладони станут влажными, дрогнут. Павел стыдится этой дрожи.

Кое-как ему удается увести мысли в сторону, занять их сотней обычных забот. Это похоже на отлив. Но прилив снова и снова захлестывает его. Она там! Что дальше? И снова все перемешивается. Туча, готовая разразиться грозой бог знает какой силы, — и стихийная радость, буйная мелодия, рвущаяся из груди наперекор всему. Она там, и мы еще посмотрим!

Вчера утром — это было так давно — он проснулся в своей комнате… Казалось, все было как обычно: книги, грамота за выигранную стометровку, дешевый фотоаппарат, в клетке щелкал кенарь, за окном рассветал день. Нужно было только протереть глаза, вскочить на ноги и встать под душ. «Они дали мне сегодня выспаться после экзамена, — подумал он с благодарностью. — Отец уже в мастерской, а мама отправилась в поход по магазинам».

Он позавтракал — и бегом в старый дом, вверх по лестнице, подгоняемый нетерпеливым любопытством. Озираясь, повернул ключ.

Она спала на кушетке лицом к стене, уткнувшись в подушку. Он увидел густую волну разметавшихся смоляных волос и контуры тела. Девушка повернулась на спину, и смятое одеяло соскользнуло на пыльный пол. Он укрыл ее, рассматривая лицо. Спящая, она казалась ему маленькой и беззащитной. Тихое дыхание вдруг прервал глубокий вздох, губы шевельнула кроткая детская улыбка.

Аккуратная! Он заметил, что перед сном она переоделась в полосатенькую пижаму, юбку сложила на стуле, а туфли поставила возле кушетки, старательно подровняв носы. Жакетик с желтой звездой перебросила через спинку стула. Павел смотрел на нее, не осмеливаясь вздохнуть, двинуться с места. Потом на цыпочках добрался до дверей, взялся за ручку. Он придет попозже, когда она проснется. Осторожно прикрыл двери и помчался домой. Думать! Думать! Решать! Хорошо еще, что не надо ходить в школу, у него теперь заботы поважней, чем повторять латынь или зубрить биографию Германа Геринга.

Он ворвался домой; мать еще не вернулась из похода по магазинам. Ба! Он хлопнул себя по лбу. Ведь ей же нужно что-то есть, пусть это глупо, смешно, но это так! Он открыл кладовку, быстро отрезал пару толстых ломтей хлеба, намазал их размякшим маргарином, в пустую бутылку налил немного кофе, а когда начал рассовывать все по карманам, пришла мать. Он забеспокоился. Всевидящие материнские глаза! Она ничего не заметила? «Мамочка, я взял хлеба и пошел».

Он облегченно вздохнул, ускользнув от материнского ока. А что, если открыться ребятам? Они могли бы помочь. Нет, нельзя. Вот было бы шуму! Лучше молчать.

Когда он, запыхавшись, вернулся, девушка все еще спала.

Он сел рядом и ждал. Ждал. Время шло, но он не замечал его. Забыл обо всем.

Из мастерской доносится голос отца, полный неприятного, преувеличенного смирения ремесленника перед заказчиком, которое Павел ненавидел. Слышатся шаги по скрипучему паркету и шипенье утюга; женщина на галерее развешивает пестрое белье и сонно зевает. Чумазый печник тащится по выщербленной мостовой двора с корзиной, полной глины.

Павел не заметил, как затрепетали ее ресницы. Глаза вдруг широко открылись. Выражение их было в первый момент бессмысленным. Он не мог сдержать улыбки.

Девушка быстро села, извечным защитным движением запахнула у самого горла пижаму и уставилась на него с ужасом.

Где я?

Тсс! Тише!

Он предостерегающе ткнул пальцем по направлению к дверям в мастерскую.

Ведь мы же знакомы. Вы забыли… ты забыла! Она вспомнила и облегченно вздохнула.

Да. Уже знаю. Ты Павел?

Угу.

А там…

— Отец. Там его мастерская. Он портной. Я тебе вчера рассказывал.

Она кивнула головой. Теперь она будет говорить шепотом. Она все помнит. Потом, словно сообразив, что полуодета, забеспокоилась. Покраснела и потупилась.

— Мне надо одеться, — сказала она, неуверенно улыбаясь.

— Уйти?

— Нет, не уходи, пожалуйста! Мне здесь страшно одной. Ночью что-то шелестело, кто-то бегал по полу…

Наверное, мыши. Не бойся, здесь их нет.

Правда?

Правда!

Она опять вздохнула.

— Тогда все в порядке. А теперь, пожалуйста, отвернись!

Он что-то пробормотал и повернулся к окну, засунув руки в карманы. Его немного удивила просьба не уходить. Он слышал шлепанье босых ног по полу, стук туфелек, шорох одежды. Кровь прихлынула к вискам, тело одеревенело.

— Можно.