Ромовый дневник

Я согласился, что чудно. Для меня он всегда был только Йемоном. По сути дела, я почти ничего о нем не знал. В течение тех вечеров и ночей у Эла я выслушал жизнеописания едва ли не всех сотрудников газеты, но Йемон после работы неизменно отправлялся прямо домой, и мне пришлось счесть его одиночкой без всякого реального прошлого и с будущим столь туманным, что о нем не имело смысла разговаривать. Тем не менее мне казалось, я знаю его достаточно хорошо, чтобы по этому поводу не обмениваться лишней информацией. С самого начала я чувствовал с Йемоном определенный контакт – нечто вроде смутного понимания, что разговор на этом уровне стоит очень дешево и что у человека, знающего, чего он хочет, остается чертовски мало времени на то, чтобы выяснять, как и что, и уж совсем мало времени на то, чтобы сесть поудобней и объясниться.

Про Шено я тоже почти ничего не знал – кроме того, что с тех пор, как я впервые увидел ее в аэропорту, она очень сильно изменилась. В ней нынешней, счастливой и загорелой, не было и следа того нервного напряжения, которое столь очевидно проглядывало, когда она носила костюм секретарши. Однако не все это напряжение ушло. Где-то под светлыми распущенными волосами и дружелюбной улыбкой маленькой девочки я почуял нечто, неуклонно и стремительно движущееся к долгожданному выходу. От этого мне стало как-то не по себе; вдобавок я вспоминал свою первоначальную страсть к ней и как она в то утро смыкала ноги на бедрах Йемона. Вспоминал я и две нескромные полоски белой ткани на ее спелом теле в патио. Все это крутилось у меня в голове, пока я сидел напротив нее у Эла и завтракал.

Завтрак состоял из гамбургера и яичницы. Когда я приехал в Сан-Хуан, меню Эла включало в себя только пиво, ром и гамбургеры. Такой завтрак оказывался весьма легковесным, и я не раз надирался к тому времени, как надо было идти на работу. Однажды я попросил Эла сообразить немного яичницы и кофе. В первый раз он отказался, но, когда я попросил снова, сказал, что попробует. Теперь на завтрак подавали яичницу из одного яйца с гамбургером и кофе вместо рома.

– Ты здесь навсегда? – спросил я.

Шено улыбнулась.

– Не знаю. С работы в Нью-Йорке я уволилась – Она подняла глаза к небу. – Я просто хочу быть счастлива. С Фрицем я счастлива – поэтому я здесь.

Я задумчиво кивнул.

– Звучит разумно.

Шено рассмеялась.

– Это не надолго. Надолго ничего не бывает. Но сейчас я счастлива.

– Счастлива, – пробормотал я, пытаясь удержать это слово в уме. Но это было одно из тех слов, вроде Любви, значение которых я всегда не вполне понимал. Большинство людей, постоянно имеющих дело со словами, не слишком в них верят, и я не исключение. Особенно мало я верю в большие слова вроде Счастливый, Любимый, Честный и Сильный. Они слишком размыты и относительны, когда сравниваешь их с резкими, гадкими словечками вроде Подлый, Дешевый и Фальшивый. С этими словами я чувствую себя легко и свободно, ибо они тощие и запросто лепятся на место, а большие слова тяжелы – чтобы наверняка с ними сладить, нужен или священник, или кретин.

Я не был готов клеить какие бы то ни было ярлыки к Шено, поэтому постарался сменить тему.

– А над каким рассказом он работает? – спросил я, предлагая ей сигарету.

Шено покачала головой.

– Все над тем же, – ответила она. – Он так с ним намучился – с этой ерундой про пуэрториканцев, которые уезжают в Нью-Йорк.

– Черт возьми, – выругался я. – Я думал, он его давно закончил.

– Нет, – сказала Шено. – Ему всё давали новые задания. Но теперь этот рассказ должен быть закончен сегодня – этим он сейчас и занимается.

Я пожал плечами.

– Напрасно он так беспокоится. Одним рассказом меньше, одним больше – для этой паршивой газетенки особой разницы не будет.

Часов через шесть я выяснил, что разница все же существовала, хотя и не в том смысле, какой имел в виду я. После завтрака я прогулялся с Шено до банка, а потом направился на работу. Было уже шесть часов, когда Йемон вернулся оттуда, где он весь день находился. Я кивнул ему, затем с умеренным любопытством понаблюдал, как Лоттерман подзывает его к столу.

– Хочу поговорить с тобой насчет того рассказа про эмиграцию, – сказал Лоттерман. – Что ты, черт возьми, пытаешься на меня свалить?

Йемон явно удивился.

– Вы о чем?

Лоттерман вдруг перешел на крик.

– Я о том, что у тебя ни черта не выходит! Ты три недели его мусолил, а теперь Сегарра говорит, что он никчемный!

Лицо Йемона побагровело, и он наклонился к Лоттерману, словно собираясь схватить его за горло.

– Никчемный? – тихо переспросил он. – Почему это он… никчемный?

Таким рассерженным я Лоттермана еще не видел, но Йемон смотрелся так угрожающе, что он мигом сменил тон – самую малость, но все же заметно.

– Послушай, – сказал он. – Я плачу тебе жалованье не за журнальные статьи. О каком таком черте ты думал, когда сдавал двадцать шесть страниц текста?

Йемон еще подался вперед.

– Разбейте его на части, – ответил он. – Не обязательно все сразу печатать.

Лоттерман рассмеялся.