Ромовый дневник

Пока мы бегали взад-вперед, падая и ныряя в прибой, я вспомнил субботы в Вандербилте и математическую красоту движений защитника Технологического института Джорджии, что оттеснял нас все дальше и дальше в той жуткой серии схваток – гибкая фигура в золотистой фуфайке, рвущаяся сквозь дыру в наших рядах, – вот уже свободная на свежей траве наших тылов – и матерный выкрик с трибун – наконец-то свалить гада, увернуться от блокировщиков, что летят на тебя будто пушечные ядра, снова выстроиться в линию и встретить ту кошмарную машину. Все это было крайне мучительно, однако в своем роде красиво; там были люди, которые уже никогда так не сработают и даже не поймут, как это у них получилось так сработать сегодня. По большей части это были болваны и костоломы, массивные куски мяса, до предела накачанные, – но странным образом они осваивали эти сложные узоры и розыгрыши, а в редкие моменты действовали как подлинные артисты.

Наконец я совсем вымотался от беготни, и мы вернулись в патио, где Сала и Шено все еще беседовали. Оба казались порядком нетрезвыми, и после нескольких минут разговора я понял, что у Шено совсем слетела крыша. Она все хихикала себе под нос и передразнивала южный акцент Йемона.

Мы пили еще около часа, снисходительно посмеиваясь над Шено и наблюдая, как солнце катится вниз по наклонной к Ямайке и Мексиканскому заливу. «А в Мехико еще светло», – подумал я. Я никогда там не бывал, и меня вдруг одолело жуткое любопытство по поводу этого места. Несколько часов рома вкупе с растущим отвращением к Пуэрто-Рико привели меня на самую грань того, чтобы немедленно отправиться в город, собрать манатки и улететь на первом же отправляющемся на запад самолете. «Почему бы и нет?» – подумал я. Зарплату за эту неделю я еще не получил; стало быть, несколько сотен в банке, ничто меня не связывало – так почему бы и нет? Наверняка там не хуже, чем здесь, где моей единственной опорой была малооплачиваемая работа, которая к тому же грозила вот-вот накрыться. Я повернулся к Сале.

– Сколько отсюда до Мехико?

Он пожал плечами и глотнул рома.

– Прилично, – ответил он. – А что? Ты туда снимаешься?

Я кивнул.

– Пока еще думаю.

Шено подняла на меня глаза, лицо ее вдруг посерьезнело.

– Тебе, Пол, понравится Мехико.

– Ты-то что о нем знаешь? – рявкнул Йемон.

Она сверкнула на него глазами, затем сделала долгий глоток из своего бокала.

– Так-то лучше, – сказал он. – Сиди и посасывай – а то еще мало напилась.

– Заткнись! – выкрикнула она, вскакивая на ноги. – Оставь меня в покое, дурак надутый!

Рука Йемона взлетела так быстро, что я даже не заметил движения. Раздался шлепок, когда тыльная сторона ладони треснула Шено по щеке. Жест вышел почти обыденным – ни гнева, ни напряжения, – и к тому времени, как я осознал, что произошло, Йемон уже опять откинулся на спинку шезлонга, бесстрастно наблюдая, как Шено, шатаясь, отходят на несколько футов в сторону и заливается слезами. Какое-то время все молчали, затем Йемон велел ей идти в дом.

– Иди туда, – рявкнул он. – Ложись в постель.

Шено перестала плакать и оторвала ладонь от щеки.

– Будь ты проклят, – всхлипнула она.

– Пошла, пошла, – подогнал ее Йемон.

Она еще мгновение посверкала на него глазами, а потом повернулась и забрела в дом. Мы услышали скрип пружин, когда она упала на кровать, затем рыдания возобновились.

Йемон встал.

– Н-да, – произнес он. – Простите, ребята, что приходится вам такие сцены показывать. – Он задумчиво кивнул, глядя на хижину. – Пожалуй, съезжу с вами в город. Там сегодня вечером что-нибудь ожидается?

Сала пожал плечами. Я видел, как он расстроен.

– Да ничего особенного, – сказал он. – Впрочем, поесть так и так охота.

Йемон повернулся к двери.

– Погодите, – бросил он. – Сейчас оденусь.

Когда он исчез в доме, Сала повернулся ко мне и грустно покачал головой.

– Он с ней как с рабыней, – шепнул он. – Она очень скоро сломается.

Я смотрел на море, наблюдая, как исчезает солнце.

Мы слышали, как Йемон ходит по дому, но никаких разговоров не доносилось. Когда он вышел, на нем был знакомый коричневый костюм, а на шее свободно болтался галстук. Он плотно закрыл дверь и запер ее снаружи.

– Чтобы она тут по округе не шлялась, – пояснил он. – Хотя она все равно скоро вырубится.

Из хижины послышался внезапный всплеск рыданий. Йемон безнадежно развел руками и швырнул свой пиджак в машину Салы.

– Я возьму мотороллер, – сказал он. – Чтобы не пришлось в городе оставаться.

Мы дали задний ход к дороге и пропустили его вперед. Его мотороллер походил на одну из тех штуковин, которые во Второй мировой войне использовали для парашютирования за линией фронта, – скелетное шасси с жалкими остатками красной краски, давно слезшей вместе со ржавчиной, а под сиденьем – маленький моторчик, откуда раздавался треск наподобие автоматной пальбы. Никакого глушителя не имелось, а шины были лысее Лоттермана.