Ромул

На рассвете он убил горного козла и сидел на месте три дня: нажарил мяса, сделал из шкуры хорошую пращу, перевязь для меча и пару сандалий. Всё снаряжение страшно воняло, но Перпена не обращал на это внимания: конечно, его мог учуять прохожий, зато смешанный запах козла и человека собьёт с толку собак. На четвёртый день он выломал палку-посох, положил в сумку из козьей шкуры вяленого на солнце мяса и отправился искать какой-нибудь город. Навстречу не попадалось ни души: кельты не перешли реку, но все крестьяне в страхе перед ними попрятались.

Перпена не спешил, держался в узких долинах, где его не могли заметить издали. Десять дней спустя он вышел к возделанным полям и, притаившись за торчащим из земли камнем, стал наблюдать, что за люди здесь живут. Начиналась жатва, в полях было много работников, но держались они, как все жнецы, кучками, и только к вечеру Перпена приглядел человека, который трудился один.

Человек чинил дорогу, заравнивал выбоины, засыпал щебнем лужи. Такая работа, хоть и тяжёлая, требует известного умения, её не поручили бы рабу без надзора. Кроме того, он выглядел неглупым, спокойным и ответственным и держался как свободный гражданин, имеющий голос в делах войны и мира. Перпене не хотелось начинать знакомство с городом с раба, рабы обычно так боятся чужих, что от страха перестают соображать, а этого человека как раз можно было расспросить.

Ползком он стал подбираться ближе. Работник двигался вдоль дороги, пока пригорок не заслонил его от ближайших жнецов. Пора! Перпена встал, вытянув правую руку в знак мира: меч на перевязи показывал, что он не беззащитен.

При звуке его голоса работник подскочил и схватил мотыгу наперевес, словно копьё. Потом увидел, что Перпена один, и ответил на приветствие по-этрусски, чисто и правильно, как аристократ.

   — Ты меня напугал, юноша. Твоё счастье, что я не вооружён, а то мог бы ударить. Похоже, тебе приходится туго, если ищешь еду и кров, пойдём со мной в город.

   — Мне в самом деле нужна помощь, но сначала хотелось бы узнать об этом городе побольше. Я даже не был уверен, что он этрусский, пока не услышал, как ты хорошо говоришь.

Работник улыбнулся.

   — Это постарались родители, приятно слышать, что я не забыл их уроки. Но в здешних краях говорят на более диком наречии. Ты, наверно, с севера, твой город разорили кельты? Мой тоже. Я здесь уже третий год.

   — И хорошо живёшь?

   — Лучше, чем в чистом поле, где ни крыши над головой, ни горячей еды. Если у тебя нет родственников, которые бы помогли тебе устроиться в каком-нибудь безопасном городе, оставайся здесь. Совет о тебе позаботится, по ночам ты сможешь спать спокойно. Вот только придётся зарабатывать на жизни, раз у тебя нет серебра. Знаешь какое-нибудь ремесло?

   — Да. Я обучен двум искусствам: читаю знамения по печени и владею всеми видами оружия, какое носит свободный воин, хотя сейчас у меня только меч.

   — Боюсь, это не годится — и то и другое запрещено иноплеменникам. Жрецы здесь не потерпят соперника, а давать чужеземцам оружие не велит осторожность.

   — Тогда какую же мне подыщут работу? Я не хочу жить за городской счёт.

   — Город и не станет тебя содержать, только первые три дня, как гостя. Если хочешь есть каждый день, будешь, как я, работать в поле. Утром работа, когда кончишь — обед, на следующий день новое задание, и так далее.

   — Но это же рабство! — возмутился Перпена. — Неужели тебе не дали надела? Ты работаешь не на своей земле?

   — Разумеется, нет. Земли не хватает, особенно теперь: кельты теснят нас с севера. Но я не раб, хотя живётся, конечно, нелегко. Я свободный беженец под защитой города. Сплю на террасе дома советов, на зиму получаю тёплую тунику. По закону меня нельзя бить, хотя не годится жаловаться на каждую затрещину. Может, жизнь и неважная, но другой я не заслужил: мой город разграбили, а родичей перебили. Мне ещё повезло, что я, нищий, остался свободен.

   — Почему не поискать другого места, где тебя лучше примут?

   — А где? Здесь, по крайней мере, говорят на моём языке и почитают богов, которых я знаю с детства. Я сам виноват, надо было сражаться до последнего, когда в город ворвались дикари. Сейчас у меня есть еда, есть где спокойно спать, а в италийском городе сделают рабом, посадят на цепь и станут запирать на ночь.

   — Если ты можешь работать, значит, можешь сражаться. Иди в разбойники, вдруг награбишь серебра и купишь поле.

   — Я думал об этом, само собой, но такая жизнь не для меня. Я стар, ловкость уже не та; убьёт какой-нибудь крестьянин, а нет, так другие разбойники станут отнимать добычу. После всех скитаний и погони достаточно того, что здесь я в безопасности.

   — Так ты мне советуешь тоже поступить на содержание города?

   — Я ничего не советую, делай как знаешь. Если войдёшь, три дня будешь гостем, как всякий путник, но если заподозрят, что ты собрался в разбойники, то не успеешь убежать, как тебя распнут. У нас разбойников не любят. На четвёртый день дадут работу. Чего ещё искать? Тебе бы следовало погибнуть, защищая свой город.