Рондо

Иногда в тупик забредал старьёвщик с двумя мешками. В один он складывал тряпьё и другие отслужившие вещи, которые ему выносили женщины. С ними, после долгой торговли, он расплачивался деньгами. А ребята приносили ему пустые винные бутылки. За них он платил игрушками, которые доставал из другого мешка. Установленные расценки в этом случае не оспаривались. Одна бутылка – картонная свистулька (раз дунуть, да выбросить), две – набитый опилками бумажный мячик на резинке. За пять старьёвщик давал грубо отлитый оловянный наган – вещь солидную и крайне нужную. На улицах и даже на помойках бутылки не валялись. Дома у Мити они тоже не водились. А Серёжка их таскал из-под родительской кровати и иногда делился с Митей. Серёжкин отец работал начальником гаража и, как большинство мужчин страны, по воскресеньям после бани брал одну «белую головку» и отдыхал. Пил он культурно, без крика и пьяного куража, изредка завершая отдых поркой сына. Но наказывал он его всегда за дело. Был ли от порки толк, неизвестно, а вот пустые бутылки в доме скапливались, и их не возбранялось отдавать старьёвщику.

По дворам ходил и разный другой мастеровой люд, зарабатывающий мелкими услугами. Точильщик притаскивал на плече нехитрый станок. Его он оставлял в подъезде одного из домов, а сам собирал по квартирам затупившиеся ножи и ножницы. Потом где-нибудь в углу двора, надев клеёнчатый фартук, он в окружении мальчишек начинал свою работу. Качая ногой доску-педаль, он заставлял крутиться большие и маленькие кругляши точильных камней. Из-под лезвий в сопровождении громкого «с-с-с-с» сыпались снопы искр. Вначале зрители смотрели молча, с уважением к умелому человеку. Позже незаметно завязывался разговор. Обо всём. Наверно оттого, что работа их красива и успокаивает нервы, все точильщики были добродушными мужиками. Иной раз по дворам разносилось громкое:

– Лудить, паять, кастрюли, вё-ё-ёдра чинить!

А то приходили умельцы перетягивать матрасы или утеплять домашние двери. Любая работа без присутствия мальчишек не обходилась.

Время шло, Митя взрослел и незаметно для самого себя менялся. Много всякой мелочи попадалось на его пути, и кое-что из попадавшего имело острые углы и больно царапало. От соприкосновения с колючими обидами, несправедливостями, обманами глубоко внутри, там, где он хранил горькие всхлипывания и беззаботный смех, стали образовываться мозольки. Он начал по-иному видеть и воспринимать окружающее. Раньше ничего не ускользало от его внимания. Всё он схватывал одновременно и целиком, и в виде массы интересных деталей. Иногда детали оказывались важней целого. Раньше он легко понимал настроение и людей, и предметов. Теперь он научился многого не замечать, перестал без нужды отвлекаться на второстепенное. У него пропала способность видеть одному ему доступную особую сущность вещей. Он воспринимал всего лишь оболочку, одну лишь форму, без живинки, без души. Если раньше Митя с детским упорством стремился во всём докопаться до самой сути, изводя взрослых вопросами, то нынче его бесконечные «почему?» не выдержали натиска школьной программы и завяли. Школа требовала запоминать, и Митя запоминал, полагая, что, раз запомнил, то это и называется понял. Таким же способом усваивались и творившиеся в стране события. Со временем чужой подъезд с полуоткрытой дверью и щель в заборе перестали прятать нечто неожиданное и волшебное. Теперь всё получило название, освободилось от ореола таинственности, обрело чёткие контуры и оказалось заключено в клеточки простой и понятной таблицы: это – подлежащее, это – сказуемое. Всё могло быть измерено и сосчитано. А числа и подлежащие со сказуемыми конкретны и не терпят неожиданных превращений и всяких там чудес. Волшебное и таинственное оставалось лишь в книгах и в Вовкиных историях. Откуда только он их приносил? Разок в несколько месяцев, воодушевлённый очередным загадочным случаем, он мастерски рассказывал его на перемене, как каплей в великую сушь, подпитывая мальчишек порцией, так необходимой им, необъяснимой необычности.

Понемногу менялась и Митина фантазия. Она уже не порхала свободно, как бабочка, куда ей хотелось. Теперь её направляли насущные проблемы: необходимость приспособиться, обойти сложную ситуацию. И время для Мити побежало чуток быстрее.

К концу лета, осунувшийся и молчаливый, вернулся домой отец Олега Коржева.